Неточные совпадения
— Я старичок, у меня бурачок, а
кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней
не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут — и
не знаете. Оно и выходит, что птица
не к рукам…
— Умник, а порядка
не знаешь! — крикнул писарь, сшибая кнутовищем с головы старика шляпу. — С
кем ты разговариваешь-то, варнак?
— Пока ни с
кем… — дерзко ответил старик. — Да моей пестрядине с твоим плисом и разговаривать-то
не рука.
— И писарь богатимый…
Не разберешь,
кто кого богаче.
Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
—
Кого испугался-то? — удивился
не прочухавшийся хорошенько после вчерашних пельменей писарь.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно.
Кому надо, так и моих маленьких горниц
не обегают. Нет, ничего, хорошие люди
не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Вот ращу дочь, а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с
кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя
не купишь, и через золото большие слезы льются.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его
кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме, хотя старик и
не выпытывал прежде времени.
Галактион ничего
не ответил отцу, а только опустил глаза. Он даже
не спросил,
кто невеста. Это последнее окончательно возмутило старика, и он накинулся на своего любимца с неожиданною яростью...
Откуда он был родом и
кто такой — никто
не знал, даже единственный сын Михей Зотыч.
— Женишок, нечего хаять, хорош, а только капитал у них сумнительный, да и делить его придется промежду тремя братьями, — говорила тетка со стороны мужа. — На запольских-то невест всякий позарится,
кому и
не надо.
— Что вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого у меня
не было и никого мне
не нужно. Я вся тут. Сами видите,
кого берете. Как вы, а я всей душой…
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и
кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
А впрочем,
кто их знает, — Штофф зря
не будет говорить.
Немало огорчало Галактиона и то, что
не с
кем ему было в Суслоне даже поговорить по душе.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и хлеб сам придет. Было бы
кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и
не сказал тогда старику Луковникову.
Кто они такие, откуда, чего домогаются — никто
не знал.
— А какие там люди, Сима, — рассказывал жене Галактион, — смелые да умные! Пальца в рот
не клади… И все дело ведется в кредит. Капитал — это вздор. Только бы умный да надежный человек был, а денег сколько хочешь. Все дело в обороте. У нас здесь и капитал-то у
кого есть, так и с ним некуда деться. Переваливай его с боку на бок, как дохлую лошадь. Все от оборота.
Галактиону делалось обидно, что ему
не с
кем даже посоветоваться. Жена ничего
не понимает, отец будет против, Емельян согласится со всем, Симон молод, — делай, как знаешь.
Харитона Артемьевича
не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее
не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания.
Не для
кого было рядиться.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию
не было сил. Ведь только и свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего
не выходило; советовался кое с
кем из посторонних — тоже
не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
— Послушайте,
кто же себе враг, Борис Яковлич? От денег никто еще
не отказывался.
— А ты, зятюшка,
не очень-то баб слушай… — тайно советовал этот мудрый тесть. — Они, брат, изведут
кого угодно. Вот смотри на меня: уж я, кажется, натерпелся от них достаточно. Даже от родных дочерей приходится терпеть… Ты
не поддавайся бабам.
— Карлу Карлычу, сто лет
не видались, — певуче говорил Спиридон. — А это
кто с тобой будет?
Заступницами Галактиона явились Евлампия и Харитина. Первая
не хотела верить, чтобы муж был в Кунаре, а вторая старалась оправдать Галактиона при помощи системы разных косвенных доказательств. Ну, если б и съездили в Кунару — велика беда!
Кто там из запольских купцов
не бывал? Тятеньку Харитона Артемьича привозили прямо замертво.
—
Не ври… Ведь ты знаешь, что твоя жена меня выгнала вон из дому и еще намекнула, за
кого она меня считает.
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего
не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я проживу
не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж
не Мышников сделает, нет… А знаешь,
кто?
— Уж это вы
кого другого
не отпускайте, Прасковья Ивановна, а я-то в таких делах ни при чем.
Серафима проплакала всю ночь, стоя у окна и поджидая,
не подъедет ли он, тот,
кому она отдала всю душу.
— Ничего я
не знаю от писания, — признался писарь. — Вот насчет закона, извини, могу соответствовать
кому угодно.
— Удивил!.. Ха-ха!.. Флегонт Васильич, отец родной, удивил! А я-то всего беру сто на сто процентов… Меньше ни-ни! Дело полюбовное: хочешь —
не хочешь.
Кто шубу принесет в заклад,
кто телегу,
кто снасть какую-нибудь… Деньги деньгами, да еще отработай… И еще благодарят. Понял?
Писарь опешил. Он слыхал, что Ермилыч ссужает под заклады, но
не знал, что это уже целое дело. И
кому в башку придет: какой-то дурак мельник… В конце концов писарь даже обиделся, потому что, очевидно, в дураках оказался один он.
Солнце еще
не село, когда помочане веселою гурьбой тронулись с покоса. Это было целое войско, а закинутые на плечи косы блестели, как штыки. Кто-то затянул песню, кто-то подхватил, и она полилась, как река, выступившая в половодье из своих берегов. Суслонцы всегда возвращались с помочей с песнями, — так уж велось исстари.
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха
не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на
кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам маленький, и никого знать
не хочет.
— Ох, моченьки
не стало! — жаловалась старушка. — До смертыньки умаялась. И
кто это только придумал помочи!
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да
не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его
кто ударил, а потом громко засмеялся.
— Меж мужем и женой один бог судья, мамаша, а вторая причина… Эх, да что тут говорить! Все равно
не поймете. С добром я ехал домой, хотел жене во всем покаяться и зажить по-новому, а она меня на весь город ославила.
Кому хуже-то будет?
— Вот что, мамаша,
кто старое помянет, тому глаз вон. Ничего больше
не будет. У Симы я сам выпрошу прощенье, только вы ее
не растравляйте.
Не ее, а детей жалею. И вы меня простите. Так уж вышло.
— Перестань ты, Илья Фирсыч… Еще неизвестно,
кто кого переживет, а раньше смерти
не умирают.
Подходя к дому, Галактион удивился, что все комнаты освещены. Гости у них почти
не бывали.
Кто бы такой мог быть? Оказалось, что приехал суслонский писарь Замараев.
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину — с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять
не с
кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
—
Не убивайтесь, богоданная маменька, может, все дела помаленьку наладятся. Господь терпел и нам наказал терпеть. Испытания господь посылает любя и любя наказует за нашу гордость.
Кто погордится, а ему сейчас усмирение.
— Пришел посмотреть на твою фабрику, — грубо объяснял он. — Любопытно, как вы тут публику обманываете… Признаться оказать, я всегда считал тебя дураком, а вышло так, что ты и нас поучишь… да. По нынешним-то временам
не вдруг разберешь,
кто дурак,
кто умный.
— Да, так вот какое дело, зятюшка… Нужно мне одну штуку удумать, а посоветоваться
не с
кем. Думал-думал, нет, никому
не верю… Продадут… А ты тоже продашь?
— Вот, вот… Люблю умственный разговор. Я то же думал, а только законов-то
не знаю и посоветоваться ни с
кем нельзя, — продадут. По нынешним временам своих боишься больше чужих… да.
Являлось уже вопросом чести,
кто выйдет победителем, и стороны
не щадили ничего.
— Справки наводить приезжал, — сообщил Замараев шепотом Харченке. — Знает, где жареным пахнет. В последнее-то время тятенька на фабрике векселями отдувался, — ну, а тут после богоданной маменьки наследство получит. Это хоть
кому любопытно… Всем известно, какой капитал у маменьки в банке лежит. Ох, грехи, грехи!.. Похоронить
не дадут честь-честью.
— Оставь…
Не надо, — удерживал его Михей Зотыч. — Пусть выспится молодым делом. Побранить-то есть
кому бабочку, а пожалеть некому. Трудненько молодой жить без призору…
Не сладко ей живется. Ох, грехи!..
Когда Галактион, наконец, был уже в постели, послышался запоздалый колокольчик. Галактион никак
не мог сообразить,
кто бы мог приехать в такую пору. На всякий случай он оделся и вышел на крыльцо. Это была Харитина, она вошла, пошатываясь, как пьяная, молча остановилась и смотрела на Галактиона какими-то безумными глазами.
— Послушай, да ты…
кто ты такая? — кричал на нее взбешенный Галактион. — Даже
не жена.