Неточные совпадения
Стряпка Аграфена ужасно любит лошадей и страшно мучается, когда на дворе начинают тиранить какую-нибудь новокупку, как сейчас. Главное, воротился Лиодор на грех: забьет он виноходца, когда расстервенится.
Не одну лошадь
уходил, безголовый.
—
Не принимаю я огорчения-то, Харитон Артемьич. И скусу
не знаю в вине, какое оно такое есть.
Не приводилось отведывать смолоду, а теперь уж года
ушли учиться.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит,
уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром
не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и
ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
При нем
не стеснялись и болтали все, что взбредет в голову, его же тащили во все девичьи игры и шалости, теребили за бороду, целовали и проделывали всякие дурачества, особенно когда старухи
уходили после обеда отдохнуть.
— Я
уйду совсем, если ты
не будешь лежать смирно… Вытяни руку вот так. Ну, будь теперь паинькой.
— Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно,
ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего
не поделать… да. Упущен был момент.
— Что же, сам виноват, — вслух думал Галактион. — Так и должно было быть… Серафиме ничего
не оставалось делать, как
уйти.
— И
уйду. А ты, Фуса,
не верь ему, ни единому слову
не верь, потому нынешние-то зятья… тьфу!
— Вы-то как знаете, Галактион Михеич, а я
не согласен, что касаемо подсудимой скамьи. Уж вы меня извините, а я
не согласен. Так и Прасковье Ивановне скажу. Конечно, вы во-время из дела
ушли, и вам все равно… да-с. Что касаемо опять подсудимой скамьи, так от сумы да от тюрьмы
не отказывайся. Это вы правильно. А Прасковья Ивановна говорит…
Галактион только выжидал случая, чтоб
уйти. Завтрак был кончен, а слушать пьяного доктора
не представляло удовольствия.
— Руки коротки, — дерзко ответила Харитина и
ушла,
не простившись.
Харитина посидела еще из приличия и
ушла в комнату к сестре Агнии, чего раньше никогда
не делала.
Несмотря на некоторую резкость, Харитина заметно успокоилась и вся
ушла в домашние дела. Она ухаживала за ребятишками, вела все хозяйство и зорко следила за сестрой. К Галактиону она отнеслась спокойно и просто, как к близкому родственнику, и
не испытывала предававшего ее волнения в его присутствии.
Сидя где-нибудь в гостях, доктор вдруг схватывался и
уходил домой, несмотря на все уговоры недавних приятелей посидеть и
не лишать компании.
Когда старик
ушел, Замараев долго
не мог успокоиться. Он даже закрывал глаза, высчитывая вперед разные возможности. Что же, деньги сами в руки идут… Горденек тятенька, — ну, за свою гордость и поплатится. Замараеву даже сделалось страшно, — очень уж легко деньги давались.
— Нет, я тебя боюсь…
уйди… Скоро я умру, тогда… ах, я ничего
не знаю!
Припоминая «мертвяка», рядом с которым он провел ночь, Вахрушка долго плевался и для успокоения пил опять стаканчик за стаканчиком, пока совсем
не отлегло от души. Э, наплевать!.. Пусть другие отвечают, а он ничего
не знает. Ну, ночевал действительно, ну,
ушел — и только. Вахрушке даже сделалось весело, когда он представил себе картину приятного пробуждения других пьяниц в темной.
Прохоров сознавал собственное унижение, сознавал, что вот этот, неизвестный в коммерческом мире еще три года назад, Колобов торжествует за его счет, и
не мог
уйти,
не покончив дела.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже все пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею радостью, и такого человека
не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался
уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг в его жизни.
— Уж это што говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а о своей душе
не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора
уходить. Вот вместе и пойдем.
— Пришел в сапогах, а
ушел босиком? На что чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе… да. Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко —
не сказывай, облупил —
не показывай. Ну, чиновник, а ты как думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То есть я
не так выразилась. Одним словом, я
не желаю сама
уходить из дома, где чувствую себя своей. По-моему, я именно сейчас могу быть полезной для Диди, как никто. Она только со мной одной
не раздражается, а это самое главное, как говорит доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Полосы тихости и покорности сменялись у Харитины, как всегда, самым буйным настроением, и Галактион в эти минуты старался
уйти куда-нибудь из дому или
не обращать на нее никакого внимания.
Целых три дня продолжались эти галлюцинации, и доктор освобождался от них, только
уходя из дому. Но роковая мысль и тут
не оставляла его. Сидя в редакции «Запольского курьера», доктор чувствовал, что он стоит сейчас за дверью и что маленькие частицы его постепенно насыщают воздух. Конечно, другие этого
не замечали, потому что были лишены внутреннего зрения и потому что
не были Бубновыми. Холодный ужас охватывал доктора, он весь трясся, бледнел и делался страшным.
— Чего тут помаленьку! — вступился
не утерпевший Симон. — Совсем конец приходит, Тарас Семеныч… Тятенька-то забрал все деньги за сгоревшие мельницы и
ушел с ними в скиты, а мы вот тут и выворачивайся, как знаешь.
Устенька
не без ловкости перевела разговор на другую тему, потому что Стабровскому, видимо, было неприятно говорить о Галактионе. Ему показалось в свою очередь, что девушка чего-то
не договаривает. Это еще был первый случай недомолвки. Стабровский продумал всю сцену и пришел к заключению, что Устенька пришла специально для этого вопроса. Что же, это ее дело. Когда девушка
уходила, Стабровский с особенной нежностью простился с ней и два раз поцеловал ее в голову.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он
не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже
не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он
уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых селах. Везде было то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро шел голодный тиф. По дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, — все равно работы нигде
не было, а дома сидеть
не у чего. Более малодушные
уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только
не видеть голодавшие семьи.
Устенька в отчаянии
уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли быть свои дети. Но получилось другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и
не думала ее защищать.
— Я сейчас
уйду, Устинья Тарасовна… Пожалуйста,
не бойтесь меня. Я пришел предложить помощь Тарасу Семенычу.
— Да ведь я
ушла совсем и никогда больше
не увижу его.
Харитина думала, что старики отдохнут, закусят и двинутся дальше, но они, повидимому, и
не думали
уходить. Очевидно, они сошлись здесь по уговору и чего-то ждали. Скоро она поняла все, когда Полуянов сказал всего одно слово, глядя вниз по реке...