Неточные совпадения
Писарь только взглянул на стоявшего на крыльце старика
с котомкой и сразу понял, в
чем дело.
Молва говорила,
что у Вахрушки
с писарскою стряпкой Матреной дело нечисто.
— Ах, пес! — обругался неожиданно Вахрушка, вскакивая
с порога. — Вот он к
чему про картошку-то меня спрашивал, старый черт… Ну, и задался человечек, нечего сказать!
Мужики совершенно растерялись,
что им делать
с увертливым писарем. Погалдели, поругались и начали осаживать к двери.
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул
с треском, так
что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Анфуса Гавриловна
с первого раза заметила,
что отец успел «хлопнуть» прежде времени, а гость и не притронулся ни к
чему.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел то,
что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.
С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил странного человека
с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков
с мукой выскочил молодец, выслушал приказ и полетел
с докладом к хозяину. Через минуту он вернулся и объявил,
что сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и в лавку заднею дверью вошел высокий седой старик в котиковом картузе. Он посмотрел на странного человека через старинные серебряные очки и проговорил не торопясь...
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь
с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в
чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли.
Чего же это мы
с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Все соглашались
с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили,
чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
Это был высокий статный молодец
с типичным русским лицом, только
что опушенным небольшою бородкой.
Ключевая впадала
с левой стороны, огибая отлогий мыс, известный под названием Городища, потому
что на нем еще сохранились следы старых земляных валов и глубоких рвов.
Тогда Михей Зотыч «прошел линию»
с своим бурачком
с водой и заявил,
что проведет канал, если ему дадут вольную.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не
с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают,
что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а
с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя
с будущим тестем, который закрутил
с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид,
что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Галактиону Михеичу вдруг сделалось совестно, потому
что он не мог ответить невесте так же искренне и просто. Собственно невеста ему и нравилась, ему хотелось иногда ее приласкать, сказать ласковое словечко, но все как-то не выходило, да и свадебные гости мешали. Жениху
с невестой не приходилось оставаться
с глазу на глаз.
Мне идти к родному батюшке!.. — у жениха вдруг упало сердце, точно он делал что-то нехорошее и кого-то обманывал, у него даже мелькнула мысль,
что ведь можно еще отказаться, время не ушло, а впереди целая жизнь
с нелюбимой женой.
— И знаете, на
чем я сошелся
с ними? — объяснял он. — На водке… У меня счастливый желудок, а это здесь считается величайшим достоинством. Мне это много помогло.
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец
с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «
Что вы думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца была Драке, Федор Федорыч.
Лучшим номером в этом репертуаре был тот, когда Полуянов незаметно усаживал рядом
с Драке только
что приехавшего богатого степного татарина Шахму.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию
с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому
что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил
с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи,
с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так
что стоном стон стоял. На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч.
С женихом он сейчас же перешел на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
Да и обряд венчания по старинным уставам,
с крюковыми напевами, ничего веселого не имел, и Галактиону казалось,
что он уже умер и его хоронят.
Старик Луковников, как самый почетный гость, сидел рядом
с Михеем Зотычем, казавшимся каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, — он ни за
что не согласился переменить свою изгребную синюю рубаху и дорожную сермяжку.
— Не будет добра, Флегонт Васильич. Все говорят,
что неправильная свадьба. Куда торопились-то? Точно на пожар погнали. Так-то выдают невест
с заминочкой… А все этот старичонко виноват. От него все…
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день. То поп Макар
с попадьей, то мельник Ермилыч. Было о
чем поговорить. Поп Макар как раз был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
Постройка новой мельницы отозвалась в Суслоне заметным оживлением, особенно по праздникам, когда гуляли здесь обе вятские артели. Чувствовалось,
что делалось какое-то большое дело, и все ждали чего-то особенного. Были и свои скептики, которые сомневались, выдержит ли старый Колобов, — очень уж большой капитал требовался сразу. В качестве опытного человека и родственника писарь Замараев
с большими предосторожностями завел об этом речь
с Галактионом.
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и
с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона
с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает,
что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
— Уж это
что говорить… Правильно. Какая это работа, ежели
с чаями проклажаться?
Писарь выгнал Вахрушку
с позором, а когда вернулся домой, узнал,
что и стряпка Матрена отошла. Вот тебе и новые порядки! Писарь уехал на мельницу к Ермилычу и
с горя кутил там целых три дня.
— А вы того не соображаете,
что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится
с деньгами и опять хлебца подвезет.
Начать
с того,
что мельницу он считал делом так себе, пока, а настоящее было не здесь.
Немало огорчало Галактиона и то,
что не
с кем ему было в Суслоне даже поговорить по душе.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя все эти мысли. Так, глупость молодая, и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала
с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только одно,
что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и хлеб сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому
что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка
с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и не сказал тогда старику Луковникову.
Когда исправничий экипаж покатил дальше, Вахрушка снял шапку и перекрестился. Он еще долго потом оглядывался и встряхивал головой.
С этого момента он проникся безграничным удивлением к смелости Михея Зотыча: уж если исправника Полуянова не испугался, так
чего же ему бояться больше?
Она больше не робела перед мужем и
с затаенною радостью чувствовала,
что он начинает ее любить.
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так
что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться
с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
Поведение Галактиона навсегда примирило Анну
с добрым и умным новым зятем. Писарь тоже не мог не согласиться,
что Галактион все по-умному делает.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная
с того,
что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он сидел на кровати
с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была одна Харитина. Она тоже только
что успела соскочить
с постели и была в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
—
Что ты делаешь
с мальчиком? — упрекнула ее Серафима, находившаяся в лениво-спокойном настроении беременной женщины.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому,
что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену
с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем,
что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Новая крупчатая мельница действительно являлась ничтожеством по сравнению
с грандиозным заводом. Было тут о
чем подумать. Хлопотавший по постройке завода Штофф раза два завертывал в Прорыв и ночевал.
— Так вы ее, совесть-то свою, в процент отдавайте… А я тебе скажу пряменько, немец: не о
чем нам
с тобой разговоры разговаривать… так, попусту, языком болтать…
— На одну восьмую копейки
с пуда больше,
чем на рынке… Это… это составит за пять тысяч пудов ровно шесть рублей двадцать пять копеек. Кажется, я выражаюсь ясно? Ведь деньги не валяются на дороге?
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел
с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку,
чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает
с мужем, даром,
что немец, и щеголяет напропалую.
Вы вот умный человек и понимаете совершенно верно,
что с мельницей у вас лет через пять будет все кончено.
Галактиону делалось обидно,
что ему не
с кем даже посоветоваться. Жена ничего не понимает, отец будет против, Емельян согласится со всем, Симон молод, — делай, как знаешь.