Неточные совпадения
— И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, —
одним елевом, пшеничники. Рожь сеют
только на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и
только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие
один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Писарь
только хотел выскочить из-за стола, но бродяга его предупредил и
одним прыжком точно нырнул в раскрытое окно,
только мелькнули голые ноги.
Одно имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте. Хороший мужик суслонский писарь? Да это прямой разбойник,
только ему нож в руки дать… Живодер и христопродавец такой, каких белый свет не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
Один только недостаток чувствовался в этой богатой обстановке: от нее веяло нежилым.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем, хотя гость уже давно про себя прикинул в уме всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а еще невитое сено, икона и лопата из нее будет; средняя в самый раз, да
только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее всех будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
Старик Колобов остановился у
одной лавки, где шла ожесточенная игра, сопровождавшаяся веселым ржаньем, прибаутками и тычками, посмотрел на молодцов и
только покачал головой.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число…
Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались.
Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме
один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А
только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Пока мала, и пусть побалуется, а когда в разум войдет, мы и строгость покажем.
Одна ведь она у меня, как перст…
Только и свету в окне.
— Посмотрим, — бормотал он, поглядывая на Галактиона. —
Только ведь в устье-то вода будет по весне долить. Сила не возьмет…
Одна другую реки будут подпирать.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но
только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не
одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить
только всего
одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Веселилась и радовалась
одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела
только его
одного. Скорее бы
только все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь.
Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как
один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на
одной ноге
только с Евлампией Харитоновной.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя.
Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где
только можно было их посадить.
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он сидел на кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была
одна Харитина. Она тоже
только что успела соскочить с постели и была в
одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
Одно только нагоняло на Галактиона сомнение: он не доверял хитрому немцу.
Он схватил ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась и
только смотрела на него своими темными большими глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело не отвечает на его безумный порыв ни
одним движением, и его руки распустились сами собой.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится.
Только и видела… Сидишь-сидишь
одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были… Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не было сил. Ведь
только и свету было в окне, что
одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше.
Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди.
Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а
только не хотите.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, —
одним словом, все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог
только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
— Хорошо, хорошо. Все вы на
одну стать, — грубо ответил Галактион. — И цена вам всем
одна.
Только бы вырваться мне от вас.
Первым в клубе встретился Штофф и
только развел руками, когда увидал Галактиона с дамой под руку. Вмешавшись в толпу, Галактион почувствовал себя еще свободнее. Теперь уже никто не обращал на них внимания. А Прасковья Ивановна крепко держала его за руку, раскланиваясь направо и налево. В
одной зале она остановилась, чтобы поговорить с адвокатом Мышниковым, посмотревшим на Галактиона с удивлением.
— Ученого учить —
только портить, — с гордостью ответил Полуянов, окончательно озлившийся на дерзкого суслонского попа. — Весь уезд могу
одним узлом завязать и отвечать не буду.
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили
только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши
один за другим.
И
только всего. Полуянов совершенно растерялся и сразу упал духом. Сколько тысяч людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь вот приходится самому. Когда он остался
один в камере, — ему предоставили льготу занять отдельную камеру, — то не выдержал и заплакал.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я
только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал.
Одного бы
только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на
одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Ведь вы
только представьте себе, господа, — кричал Штофф, — мы поднимаем целый край. Мертвые капиталы получают движение, возрождается несуществовавшая в крае промышленность, торговля оживляется, земледелие процветает.
Одним словом, это… это… это — воскресение из мертвых!
Потом ему делалось обидно, что другие малыгинские зятья все зажили по-новому, кончая Галактионом, и
только он
один остался точно за штатом.
— Уж как господь пошлет, а я
только об
одном молюсь, как бы я с него лишнего не взял… да. Вот теперь попадье пришел помогать столы ставить.
— А мы-то! — проговорил он с тяжелым вздохом и
только махнул рукой. —
Одним словом, родимая мамынька, зачем ты
только на свет родила раба божия Флегонта? Как же нам-то жить, Галактион Михеич? Ведь этак и впрямь слопают, со всем потрохом.
— За
одно благодарю бога, именно, что у нас нет детей… да. Ты
только подумай, Харитина, что бы их ждало впереди? Страшно подумать. Добрые люди показывали бы пальцами… Благодарю господа за его великую милость!
Он не чувствовал на себе теперь жадного внимания толпы, а видел
только ее
одну, цветущую, молодую, жизнерадостную, и понял то, что они навеки разлучены, и что все кончено, и что будут уже другие жить.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут
один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает.
Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить.
Только требуй с нее вексель, a то догадается.
— Отлично. Мне его до зарезу нужно. Полуянова засудили? Бубнов умер? Слышал… Все к лучшему в этом лучшем из миров, Галактион Михеич. А я, как видите, не унываю. Сто неудач —
одна удача, и в этом заключается вся высшая математика. Вот
только времени не хватит. А вы синдикат устраивать едете?
Чурался Замараевых попрежнему
один Харитон Артемьич. Зятя он не пускал к себе на глаза и говорил, что он
только его срамит и что ему низко водить хлеб-соль с ростовщиками. Можно представить себе удивление бывшего суслонского писаря, когда через два года старик Малыгин заявился в контору самолично.
Раз ночью Харитина ужасно испугалась. Она
только что заснула, как почувствовала, что что-то сидит у ней на кровати. Это была Серафима. Она пришла в
одной рубашке, с распущенными волосами и, кажется, не понимала, что делает. Харитина взяла ее за руку и, как лунатика, увела в ее спальню.
Вахрушка
только махнул рукой и летел по улице, точно за ним гналась стая волков. У него в мозгу сверлила
одна мысль: мертвяк… мертвяк… мертвяк. Вот нагонит Полуянов и сгноит всех в остроге за мертвое тело. Всех изведет.
— Уж ты как хочешь, Галактион Михеич, а
только того…
Одним словом, расчет получил от тятеньки.
«Ведь вот какой упрямый старик! — повторял про себя Галактион и
только качал головой. — Ведь за глаза было бы
одной мельницы, так нет, давай строить две новых!»
Клиентов банка Вахрушка разделил на несколько категорий:
одни — настоящие купцы, оборотистые и важные, другие — пожиже,
только вид на себя напущают, а остальные — так, как мякина около зерна.
Одна видимость, а начинки-то и нет.
Наконец, все было кончено. Покойница свезена на кладбище, поминки съедены, милостыня роздана, и в малыгинском доме водворилась мучительная пустота, какая бывает
только после покойника. Сестры
одна за другой наезжали проведать тятеньку, а Харитон Артемьич затворился у себя в кабинете и никого не желал видеть.
Беда не приходит
одна, и Малыгин утешался
только тем, какого дурака свалял Еграшка-модник, попавший, как кур во щи. Благодаря коварству Ечкина фабрику пришлось совсем остановить. Кредиторы Ечкина в свою очередь поспешили наложить на нее свое запоздавшее veto. Но Харитон Артемьич не терял надежды и решил судиться, со всеми судиться — и с Ечкиным, и с Шахмой, и с Огибениным, и с дочерьми.
С
одной стороны, было неудобно, что река Ключевая была судоходна до Заполья
только в полую воду, а с другой стороны, это неудобство представляло для Галактиона большие выгоды.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк.
Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки…
Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То есть я не так выразилась.
Одним словом, я не желаю сама уходить из дома, где чувствую себя своей. По-моему, я именно сейчас могу быть полезной для Диди, как никто. Она
только со мной
одной не раздражается, а это самое главное, как говорит доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Даже старая нянька Матрена, примирившаяся в конце концов с тем, чтобы Устенька жила в ученье у поляков, и та была сейчас за нее. Что же, известно, что барышня Дидя порченая, ну, а
только это самые пустяки. Всего-то дела свозить в Кунару, там
один старичок юродивый всякую болезнь заговаривает.
Прохоров
только вздыхал и чесал в затылке при
одном имени Стабровского.