Сегодня он отрубил уши тридцати тысячам человек, которые имели дерзость защищать свое отечество, вчера он превратил в пепел цветущую страну, третьего дня избил младенцев в собственном государстве; у него дремлет в смертельной истоме целый сад красавиц, ожидающих его ласки,
как трава в зной ждет капли дождя, а деспотище уже ничего не может и для развлечения кромсает придворную челядь!
Тридцать лет тому назад Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавных ботфорт и землей — а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала,
как трава, пытающаяся расти на губах непростывшего кратера.
Она была вся зеленая, и платье, и шляпа, и лицо с бородавкой под глазом, даже кустик волос на бородавке был,
как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и смотрела на меня зелеными зубами, прикрыв глаза рукою в черной кружевной перчатке без пальцев.
Для человека нового эта пятитысячная толпа представлялась такой же однообразной массой,
как трава в лесу, но опытный взгляд сразу определял видовые группы, на какие она распадалась естественным образом.
Неточные совпадения
«Давно мы не работали, // Давайте — покосим!» // Семь баб им косы отдали. // Проснулась, разгорелася // Привычка позабытая // К труду!
Как зубы с голоду, // Работает у каждого // Проворная рука. // Валят
траву высокую, // Под песню, незнакомую // Вахлацкой стороне; // Под песню, что навеяна // Метелями и вьюгами // Родимых деревень: // Заплатова, Дырявина, // Разутова, Знобишина, // Горелова, Неелова — // Неурожайка тож…
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда,
как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно;
травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что
травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче,
как только он выедет на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
Старик, прямо держась, шел впереди, ровно и широко передвигая вывернутые ноги, и точным и ровным движеньем, не стоившим ему, по-видимому, более труда, чем маханье руками на ходьбе,
как бы играя, откладывал одинаковый, высокий ряд. Точно не он, а одна острая коса сама вжикала по сочной
траве.
— Куда ж торопиться? Посидим.
Как ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь?
Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.