Неточные совпадения
— Да-с, у каждого есть своя веревочка… Верно-с!.. А канатчик-то все-таки повесился… Кончено… finita la commedia… [комедия окончена… (итал.)] Xe-xe!.. Теперь, брат, шабаш… Не с кого взять. И жена, которая пилила беднягу с утра до ночи, и хозяин из мелочной лавочки, и хозяин дома — все с носом остались. Был канатчик, и
нет канатчика, а Порфир Порфирыч напишет рассказ «Веревочка» и получит за оный мзду…
Это предложение застало меня совершенно врасплох,
так что я решительно не мог ответить ни да, ни
нет. Пепко, видимо, огорчился и точно в свое оправдание прибавил...
— Ей хорошо, — злобствовал Пепко, — водки она не пьет, пива тоже… Этак и я прожил бы отлично. Да… Наконец, женский организм гораздо скромнее относительно питания. И это дьявольское терпение: сидит по целым неделям, как кикимора. Никаких общественных чувств, а еще Аристотель сказал, что человек — общественное животное. Одним словом, женский вопрос… Кстати, почему
нет мужского вопроса? Если равноправность,
так должен быть и мужской вопрос…
— Что же это
такое? — взывал Пепко, изнемогая в борьбе с собственною слабостью. — Еще один маленький шаг, и мы превратимся в настоящих трактирных героев… Мутные глаза, сизый нос, развинченные движения, вечный запах перегорелого вина —
нет, благодарю покорно! Не согласен… К черту всю «академию»! Я еще молод и могу подавать надежды, даже очень просто… Наконец, благодарное потомство ждет от меня соответствующих поступков, черт возьми!..
Ведь земля еще вращается на своей оси, солнце еще светит, — следовательно,
нет такого положения, из которого не было бы выхода.
Это совершенно особенное чувство: ведь ничего дурного
нет в том, что человек сидит и пишет роман, ничего
нет дурного и в том, что он может написать неудачную вещь, — от неудач не гарантированы и опытные писатели, — и все-таки являлось какое-то нехорошее и тяжелое чувство малодушия.
—
Нет, не то… Положим, я простой дворняга, но это мне не мешает чувствовать красоту вот
таких гордых, холодных и красиво-недоступных патрицианок. Ведь это высшая форма полового подбора…
— Совершенно серьезно… Ведь это только кажется, что у них
такие же руки и ноги,
такие же глаза и носы,
такие же слова и мысли, как и у нас с тобой.
Нет, я буду жить только для того, чтобы
такие глаза смотрели на меня, чтобы
такие руки обнимали меня, чтобы
такие ножки бежали ко мне навстречу. Я не могу всего высказать и мог бы выразить свое настроение только музыкой.
— Господин,
так невозможно, — уговаривал городовой, — Иван Павлыч, невозможно-с… Помилуйте, этакое, можно сказать, безобразие. Васька, вставай… Вот я тебя, кудлатого, как начну обихаживать. Иван Павлыч, голубчик, терпленья
нет.
— И этого
нет, потому что и в пороках есть своя обязательная хронология. Я не хочу сказать, что именно я лучше — все одинаковы. Но ведь это страшно, когда человек сознательно толкает себя в пропасть… И чистота чувства, и нетронутость сил, и весь духовный ансамбль — куда это все уходит? Нельзя безнаказанно подвергать природу
такому насилию.
—
Нет, ты слушай… Я раз гулял вечером. Навстречу идет стадо коров. Она шла передо мной и страшно перепугалась. Конечно, я воспользовался случаем и предложил ей руку. Она
так мило стеснялась, но страх сделал свое дело…
—
Нет, какой-то ревматизм… Да, и представь себе, эта мать возненавидела меня с первого раза. Прихожу третьего дня на урок, у Гретхен заплаканные глаза… Что-то
такое вообще случилось. Когда бабушка вывернулась из комнаты, она мне откровенно рассказала все и даже просила извинения за родительскую несправедливость. Гм… Знаешь, эта мутерхен принесла мне большую пользу, и Гретхен
так горячо жала мне руку на прощанье.
—
Нет, уж я это знаю… оставь. Теперь одно спасенье — бежать. Все великие люди в подобных случаях
так делали… Только дело в том, что и для трагедии нужны деньги, а у меня, кроме нескольких крейцеров и кредита в буфете, ничего
нет.
Только золотая посредственность довольна собой, а настоящий автор вечно мучится роковым сознанием, что мог бы сделать лучше, да и
нет такой вещи, лучше которой нельзя было бы представить.
— Гм… Совершенства на земле, к сожалению,
нет, и опять-таки я в этом не виноват.
—
Нет, в этих сапожищах невозможно, — размышлял он, оглядывая меня. — Слава и женщины не любят, когда к ним подходят в скверных сапогах. Да… Это,
так сказать, мировой вопрос. Я даже подозреваю, что и священная римская империя разрушилась главным образом потому, что римляне не додумались до сапог.
— Хороша ошибка!.. И
такая женщина…
Нет, скажите мне, что могло их связать?
— Как чужие? Ведь Анна Петровна — моя сестра, родная сестра. Положим, мы видимся очень редко, но все-таки сестра… У вас
нет сестры-девушки? О, это очень ответственный пост… Она делает глупость, — я это сказала ей в глаза. Да… Она вас оскорбила давеча совершенно напрасно, — я ей это тоже высказала. Вы согласны? Ну, значит, вам нужно идти к ней и извиниться.
—
Нет,
так нельзя, — упрямо повторял он. — С какой стати каким-то прохвостам бросать пятьсот рублей? Мы испортим им характер…
—
Нет, постой,
так нельзя… — мрачно говорил он, запрятывая в карман полученную от меня доверенность. — Этак с живого человека будут кожу драть, а он будет «покорно благодарю» говорить.
Пепко, узнавший об исходе дела, остался совершенно равнодушен и даже по своему коварству, кажется, тайно торжествовал. У нас вообще установились крайне неловкие отношения, выход из которых был один — разойтись. Мы не говорили между собой по целым неделям. Очевидно, Пепко находился под влиянием Анны Петровны, продолжавшей меня ненавидеть с женской последовательностью.
Нет ничего хуже
таких отношений, особенно когда связан необходимостью прозябать в одной конуре.
—
Нет, не могу, Вася. Мне нужен этот трактирный воздух… И чтобы трактир был
такой, с грязцой: салфетки коробом, заржавленные, у лакеев фраки в пятнах, посуда разномастная, у буфетчика красный нос, — одним словом, полное великолепие. Да… Я ведь, кроме чая, ни-ни.
—
Нет,
нет, этого дела
так нельзя оставлять. Я скажу ему несколько теплых слов.
—
Нет, мужчины совсем наоборот… Взять вот хоть вас. Вот сейчас сидим мы с вами, разговариваем, а где-нибудь растет девушка, которую вы полюбите, и женитесь, заведете деток… Я это к слову говорю, а не из ревности. Я даже рада буду вашему счастью… Дай бог всего хорошего и вам и вашей девушке. А под окошечком у вас все-таки пройду…
—
Нет, в самом деле пройду… У вас будет огонек гореть, а я по тротуару и пройду. Вам-то хорошо, а я… Что же, у всякого своя судьба, и я буду рада, что вы счастливы. Может быть, когда-нибудь и меня вспомните в
такой вечерок. Жена-то, конечно, ничего на знает — молодые ничего не понимают, а у вас свои мысли в голове.
Неточные совпадения
Хлестаков.
Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что
такое мне суждено: жизнь или смерть.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь,
так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души
нет и язык как в грязь завязнул.
Нет, господа, увольте, право, увольте!
Городничий.
Нет, черт возьми, когда уж читать,
так читать! Читайте всё!
Хлестаков. Черт его знает, что
такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один
такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего
нет?
Городничий (бьет себя по лбу).Как я —
нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов
таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…