Неточные совпадения
— А вот как возьму лестовку да ради Христова праздника отстегаю тебя, — с притворным негодованьем сказала Аксинья Захаровна, — так и
будешь знать, какая слава!.. Ишь что вздумала!.. Пусти их снег полоть за околицу!.. Да теперь, поди чай, парней-то туда что навалило: и своих, и из Шишинки, и из Назаровой!.. Долго
ль до греха?.. Девки вы молодые, дочери отецкие: след ли вам по ночам хвосты мочить?
— Не говори, Пантелеюшка, — возразила Аксинья Захаровна. — «Не надейся на князи и сыны человеческие». Беспременно надо сторожким
быть… Долго
ль до греха?.. Ну, как нас на службе-то накроют… Суды пойдут, расходы. Сохрани, Господь, и помилуй.
— Ступай, Пантелеюшка, поставь двоих, а не то и троих, голубчик, вернее
будет, — говорила Аксинья Захаровна. — А наш-от хозяин больно уж бесстрашен. Смеется над Сушилой да над сарафаном с холодником. А долго
ль до греха? Сам посуди. Захочет Сушила, проймет не мытьем, так катаньем!
Думал он, что-то ждет его в чужом дому, ласковы
ль будут хозяева, каковы-то
будут до него товарищи, не
было б от кого обиды какой, не нажить бы ему чьей злобы своей простотой; чужбина ведь неподатлива — ума прибавит, да и горя набавит.
Расспросам Насти не
было конца — хотелось ей узнать, какая белица сарафан к праздникам сшила, дошила
ль Марья головщица канвовую подушку, отослала
ль ту подушку матушка Манефа в Казань, получили ли девицы новые бисера́ из Москвы, выучилась ли Устинья Московка шелковы пояски с молитвами из золота ткать.
— А баба-то, пожалуй, и правдой обмолвилась, — сказал тот, что постарше
был. — Намедни «хозяин» при мне на базаре самарского купца Снежкова звал в гости, а у того Снежкова сын
есть, парень молодой, холостой; в Городце частенько бывает. Пожалуй, и в самом деле не свадьба
ль у них затевается.
— Знаю про то, Захаровна, и вижу, — продолжал Патап Максимыч, — я говорю для того, что ты баба. Стары люди не с ветру сказали: «Баба что мешок: что в него положишь, то и несет». И потому, что ты
есть баба, значит, разумом не дошла, то, как меня не станет, могут тебя люди разбить. Мало
ль есть в миру завистников? Впутаются не в свое дело и все вверх дном подымут.
— Не раненько
ль толковать об этом, Данило Тихоныч? Дело-то, кажись бы, не к спеху. Время впереди, подождем, что Бог пошлет.
Есть на то воля Божья, дело сделается, нет — супротив Бога как пойдешь?
— Мало
ль на что, — отвечал Стуколов. — Шурфы бить, то
есть пробы в земле делать, землю купить, коли помещичья, а если казенная, в Питере хлопотать, чтобы прииск за нами записали… Да и потом, мало
ль на что денег потребуется. Золото даром не дается… Зарой в землю деньги, она и станет тебе оплачивать.
— Ладно
ль это
будет, кормилец? Сам посуди, что люди зачнут говорить: хозяин в отлучке, дочери невесты, молодой парень с ними
ест да
пьет… И не знай чего наскажут! — говорила Аксинья Захаровна.
— Коего шута на конце лесованья они не видали здесь? — сказал дядя Онуфрий. — Опять же колокольцев не слыхать, а начальство разве без колокольца поедет? Гляди, лысковцы [Оптовые лесопромышленники из Лыскова. Их не любят лесники за обманы и обиды.] не нагрянули
ль… Пусто б им
было!.. Больше некому. Пойти посмотреть самому, — прибавил он, направляясь к лесенке.
Доехав до своей повертки, передние лесники стали. За ними остановился и весь поезд. Собралась артель в кучу, опять галдовня началась… Судили-рядили, не лучше
ль вожакам одну только подводу с собой брать, а две отдать артели на перевозку бревен. Поспорили, покричали, наконец решили —
быть делу так.
— Пустое городишь, Патап Максимыч, — сказал паломник. — Мало
ль чего народ ни врет? За ветром в поле не угоняешься, так и людских речей не переслушаешь. Да хоть бы то и правда
была, разве нам след за клады приниматься. Тут враг рода человеческого действует, сам треклятый сатана… Душу свою, что ли, губить! Клады — приманка диавольская; золотая россыпь — Божий дар.
— У меня в городу дружок
есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно
ль из него золото сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею, что
есть добра, все в оборот пущу… А до той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
— Ты, что
ль,
будешь, отец Михей? — крикнул Стуколов.
— Вот и думаю я съездить в город, — сказал Патап Максимыч, — там дружок у меня
есть, по эвтой самой науке доточный. На царских золотых промыслах служил… Дам ему песочку, чтоб испробовал, можно
ль из него золото делать.
— Ах ты, любезненькой мой!.. — говорил игумен, обнимая Патапа Максимыча. — Касатик ты мой!.. Клопы-то не искусали ли?.. Давно гостей-то не бывало, поди, голодны, собаки… Да не мало
ль у вас сугреву в келье-то
было!.. Никак студено?.. Отец Спиридоний, вели-ка мальцу печи поскорее вытопить, да чтобы скутал их вовремя, угару не напустил бы.
Зачали говорить ей матери: «Вера Иевлевна, не пора
ль тебе, матушка, ангельский чин восприять, черную рясу надеть, чтобы
быть настоящей игуменьей по благословению покойницы матушки».
— Искушение с вами, девицы, беда, да и только, — бранилась она. — Эти ваши беседы, эти ваши супрядки — просто Господне наказание. Чем бы из Пролога что почитать аль песню духовную
спеть, у вас на уме только смешки да баловство. Этакие вы непутные, этакие бесстыжие!.. Погоди, погоди вот, придет матушка, все ей доложу, все доложу, бесстыдницы вы этакие!.. Слышь, говорю, замолчите!.. Оглохли, что
ль? — крикнула она наконец, топнув ногой.
— Спаси тебя Христос, Софьюшка, — отвечала игуменья. — Постели-ка ты мне на лежаночке, да потри-ка мне ноги-то березовым маслицем. Ноют что-то. Ну, что, Марьюшка, — ласково обратилась Манефа к головщице, — я тебя не спросила: как ты поживала? Здорова
ль была, голубка?
— Больно вот налегке ходит, — ворчала ключница, постилая на лежанку толстый киргизский войлок. — Ты бы, Марьюшка, когда выходишь на волю, платок бы, что ли, на шею-то повязывала. Долго
ль простудить себя? А как с голосу спадешь — что мы тогда без тебя
будем делать?
— Дурак, значит, хоть его сегодня в Новотроицком за чаем и хвалили, — молвил Макар Тихоныч. — Как же в кредит денег аль товару не брать? В долги давать, пожалуй, не годится, а коль тебе деньги дают да ты их не берешь, значит, ты безмозглая голова. Бери, да коль статья подойдет, сколь можно и утяни, тогда настоящее
будет дело, потому купец тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать. На этом вся коммерция зиждется… Много
ль за дочерью Залетов дает?
— Да я все про Настю. Сказывала я тебе, что надо ее беспременно окрутить с Алешкой… Твоего саратовца в поезжане возьмем — кулаки у него здоровенные… Да мало
ль будет хлопот, мало
ль к чему пригодится. Мой анафема к тому же времени в здешних местах объявится. Надо всем заодно делать. Как хочешь, уговори своего Семена Петровича. Сказано про шелковы сарафаны, то и помни.
— Так-то оно так, Пантелей Прохорыч, а все же гребтится мне, — сказал на то Алексей. — Мало
ль что может
быть впереди: и Патап Максимыч смертный человек, тоже пóд Богом ходит… Ну как не станет его, тогда что?.. Опять же, как погляжу я на него, нравом-то больно крутенек он.
— Да ты, парень, хвостом-то не верти, истинную правду мне сказывай, — подхватил Пантелей… — Торговое дело!.. Мало
ль каких торговых дел на свете бывает — за ину торговлю чествуют, за другую плетьми шлепают.
Есть товары заповедные,
есть товары запретные, бывают товары опальные. Боюсь, не подбил бы непутный шатун нашего хозяина на запретное дело… Опять же Дюков тут, а про этого молчанку по народу недобрая слава идет. Без малого год в остроге сидел.
— Уж и две дюжины! — улыбаясь, ответила Аксинья Захаровна. — Не многонько
ль будет, Максимыч?.. Годы мои тоже немалые!..
— С Мóсквы [За Волгой во многих местностях говорят Мóсква твердым «ó».], что
ль,
будете? — спросил Дементий.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что, девицы, не пора
ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча
напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
— Здоровы
ль все? — спросила она. — Садись, гость
будешь, — примолвила она.
— Что ж, Флена Васильевна?.. — с глубоким вздохом промолвил он. — Человек я серый, неученый, как
есть неотесанная деревенщина… Ровня
ль я Настасье Патаповне?.. Ихней любви, может
быть, самые что ни на
есть первостатейные купцы аль генералы какие достойны… А я что?
— Скоро
ль назад-то
будете? — спросила Таня.
— Медлить некогда, сегодня ж отправляйся домой и торопись с паспортом. Годовой надо
будет в казначействе брать, в уездный город, значит, ехать, в удельном-то приказе, пожалуй, не выдадут. Похлопочи, чтоб скорее. Денег не жалей; где придется колеса подмазать — подмажь, только поскорее ворочайся. Через десять ден надо тебе беспременно здесь
быть — пароход не ждет… Денег на дорогу не надо
ль?
Каждый год, только наступят Петровки, Михайло Васильич каждый день раза по три ходит на поля поглядеть, не носится
ль над озимью тенетник, не толчется ли над нею мошка — хорош ли, значит,
будет улов перепелиный.
— Над старыми книгами век свой корпят, — продолжала та, — а не знают, ни что творят, ни что говорят… Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единой былиночки, котора бы на пользу человекам не
была создана. Во всякой травке, во всяком цветочке великая милость Господня положена… Исполнена земля дивности его, а любви к человекам у него, света, меры нет… Мы
ль не грешим, мы ли злобой да кривдой не живем?.. А он, милосердный, все терпит, все любовью своей покрывает…
— Скоро
ль к такому делу хорошего человека приищешь! — молвила Манефа. — Тут надо человека верного, неизменного, чтоб
был все едино, что сама хозяйка. Такого не вдруг найдешь.
— В городе станем жить, в большом каменном доме, — говорила ей Марья Гавриловна, принимаясь за укладыванье. — Весело
будет нам, Таня, народу там много,
будем кататься в коляске на хороших лошадях, по реке на пароходе поедем кататься… Видала
ль ты пароходы-то?.. Да нет, где тебе видать!.. Вот увидишь, Таня, у меня теперь свой пароход и свой дом
будет. Весело
будем жить, Танюшка, весело.
— Ладно
ль будет так-то? — промолвил он. — Люди ведь злы, наскажут и невесть чего!..
Город ли то Кидиш, что во дни стародавние от «поганой рати» спасен
был Ильей Муромцем, славный ли город Пóкидыш, куда ездил богатырь Суровец Суздалец гостить-пировать у ласкового князя Михайлы Ефимонтьевича, не отсюда
ль ветлужский князь Никита Байборода чинил набеги на земли московские, пробираясь лесами до Соли Галицкой, — молчат преданья [Былины об Илье Муромце и про Суровца Суздальца.
— Ладно
ль так-то
будет, дедушка?.. Услышим ли, родной?.. Мне бы хоть не самой, а вот племяненке услыхать — грамотная ведь… — хныкала пожилая худощавая женщина, держа за рукав курносую девку с широко расплывшимся лицом и заспанными глазами.
— Да помилуйте, Флена Васильевна, что ж это вы на меня так накинулись… Я человек не смелый, можно
ль такие страхи мне говорить? — зачал
было растерявшийся Василий Борисыч, но Фленушка не дала ему продолжать.
— Через два месяца скажу я тебе, в силах ли
буду исполнить желанье твое, — вставая с места, сказала Фленушка. — Не мое то желанье — твое… А снесу
ль я иночество, сама не знаю… Теперь к себе пойду… запрусь, подумаю. Не пущай никого ко мне, матушка… Скажи, что с дороги устала аль что сделалась я нездорова.
— А нам-то, по-твоему, без пения
быть? — с жаром возразила Таисея. — Без Варвары на клиросе как запоют?.. Кто в лес, кто по дрова?.. Сама знаешь, сколь
было соблазна, когда хворала она… А я-то для вас и гроша, должно
быть, не стою?.. А кем обитель вся держится?.. У кого на вас
есть знакомые благодетели?.. Через кого кормы, и доходы, и запасы?.. Слава Богу, тридцать годов игуменствую — голодные при мне не сидели… Не меня
ль уж к Самоквасовым-то в читалки послать? — с усмешкой она примолвила.
— Пожил, слава Богу, довольно, — молвила игуменья. — Много
ль годов
было сердечному?
— Кому ж это
быть? — равнодушно молвила Манефа и начала хозяйские расспросы. — Много
ль пирогов напекла? — спросила она Виринею.
— А думается мне, — сказал Патап Максимыч, — что меньше от них плутовства-то
было бы, когда бы ря́ду повыгодней для них писали. Сами посудите, много
ль ловцу при таких порядках останется? Лодка-то ведь в лето сот на семь целковых рыбы наловит?.. Так ли?
— Так вы и разочтите, много
ль ему, сердечному, останется, — сказал Патап Максимыч. — Дивить ли после того, что у вас бабы стерлядей грудью кормят да в кринках икру заместо молока возят. Плуты они, мошенники!.. Так ли, Марко Данилыч? Не навык к плутовству, нужда доводит. Как ловцу по чести жить? И честь ведь не в честь, коли нечего
есть! Нет, Марко Данилыч, не пущусь я в ваши промыслы. Бог с ними!
— За себя нимало не опасаюсь я, — молвила спокойно Манефа. — Мало
ль кто ко мне наезжает в обитель — всему начальству известно, что у меня всегда большой съезд живет. Имею отвод, по торговому, мол, делу приезжают. Не даром же плачу гильдию. И бумаги такие
есть у меня, доверенности от купцов разных городов… Коснулись бы тебя — ответ у нас готов: приезжал, дескать, из Москвы от Мартыновых по торговле красным товаром. И документы показала бы.
— Ладно
ль будет, матушка, Василий-то Борисыч без вас один с нами останется?
—
Будь покоен, почтенный, все это в наших руках, завсегда это можем, — отвечал Федор. — Восьэтто [Восьэтто, или восейка, — недавно, на днях, намедни.] мы одним днем две самокрутки спроворили… Четыре тройки, говоришь?.. Можно… Парней десяток?.. И это можно… Велику
ль погоню-то ждешь?.. Кольев не припасти ли, аль одним кулаком расправимся?
— Да не все
ль для вас едино: так ли, этак ли их повенчаю. Тут главная причина, в обыскную книгу
было бы вписано, — сказал Сушило.