Неточные совпадения
«Ну-ка, Данило Тихоныч, погляди на мое житье-бытье, — продолжал раздумывать сам с собой Патап Максимыч. — Спознай мою силу над «моими» деревнями и не моги забирать себе в голову, что честь мне великую делаешь, сватая за сына Настю. Нет, сватушка
дорогой, сами не хуже кого
другого, даром что не пишемся почетными гражданами и купцами первой гильдии, а только государственными крестьянами».
— И впрямь пойду на мороз, — сказал Алексей и, надев полушубок, пошел за околицу. Выйдя на
дорогу, крупными шагами зашагал он, понурив голову. Прошел версту, прошел
другую, видит мост через овраг, за мостом
дорога на две стороны расходится. Огляделся Алексей, опознал место и, в раздумье постояв на мосту, своротил налево в свою деревню Поромово.
— Все хорошо
дорогу знают, — отвечал дядя Онуфрий. — А вот Артемий, я тебе, ваше степенство, и даве сказывал, лучше
других знает, потому что недавно тут проезжал.
— Дивная старица! — сказал отец Михаил. — Духовной жизни, опять же от Писания какая начетчица, а уж домостроительница какая!.. Поискать
другой такой старицы, во всем христианстве не найдешь!.. Ну, гости
дорогие, в трапезу не угодно ли?.. Сегодня день недельный, а ради праздника сорока мучеников полиелей — по уставу вечерняя трапеза полагается: разрешение елея. А в прочие дни святыя Четыредесятницы ядим единожды в день.
Мешечная осетровая икра точно из черных перлов была сделана, так и блестит жиром, а зернистая троечная [Белужью зернистую икру лучшего сорта, до железных
дорог, отвозили в Москву и
другие места на почтовых тройках тотчас после посола.
— Мать Таифа, — сказала игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных из обители не пускай, накорми сирот чем Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг —
другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте, матери, простите, братия и сестры.
— Леса там большущие — такая палестина, что верст по пятидесяти ни жила, ни
дорог нету, — разве где тропинку найдешь. По этим по самым лесам землянки ставлены, в одних старцы спасаются, в
других мужики мягку деньгу куют… Вот что значит Ветлуга… А ты думала, там только мочалом да лубом промышляют?
А если не нароет он на Ветлуге
дорогой казны?.. Пропадай тогда жизнь бедовая, доля горькая!.. А если помимо Ветлуги выпадут ему несметные деньги, во всем обилье, житье-бытье богатое?.. И если за такую счастливую долю надо будет покинуть Настасью Патаповну… забыть ее,
другую полюбить?..
Дорогие ведь,
других когда-то еще от отца дождетесь…
— И
дорога же,
друг! — сказал Родион. — К вам-то ближе еще туда-сюда, а у нас, вкруг Оленева, беда!.. На Колосковской гати совсем завязли… Часа три пробились… Уж я на деревню за народом бегал… Не приведи Господи.
— Хоть не ведали мы про такие дела Софроновы, а веры ему все-таки не было, — после некоторого молчанья проговорила Манефа. — Нет,
друг любезный, Василий Борисыч…
Дорога Москва, а душ спасенье
дороже… Так и было писано Петру Спиридонычу, имели бы нас, отреченных… Не желаем такого священства — не хотим сквернить свои души… Матушка Маргарита в Оленеве что тебе говорила?
Распрощавшись с Виринеей, снабдившей его на
дорогу большим кульком с крупитчатым хлебом, пирогами, кокурками, крашеными яйцами и
другими снедями, медленными шагами пошел он на конный двор, заложил пару добрых вяток в легкую тележку, уложился и хотел было уж ехать, как ровно неведомая сила потянула его назад. Сам не понимал, куда и зачем идет. Очнулся перед дверью домика Марьи Гавриловны.
Спервоначалу девицы одна за
другой подходили к Параше и получали из рук ее: кто платок, кто ситцу на рукава аль на передник. После девиц молодицы подходили, потом холостые парни: их дарили платками, кушаками, опоясками. Не остались без даров ни старики со старухами, ни подростки с малыми ребятами. Всех одарила щедрая рука Патапа Максимыча: поминали б
дорогую его Настеньку, молились бы Богу за упокой души ее.
— Поспеешь,
друг, поспеешь, — сказала Манефа. — Нешто я тебя пеша пущу?.. Обвечереет, велю подводу сготовить, к свету-то доедешь — ночи теперь светлые!.. На Ларионово поезжай, прямиком…
Дорога благá, зато недалеко… Пятнадцать верст, больше не наберется.
Еще утренняя заря не разгоралась, еще солнышко из-за края небосклона не выглядывало, как на большой
дороге у Софонтьевых крестов одна за
другой зачали становиться широкие уемистые скитские повозки, запряженные раскормленными донельзя лошадьми и нагруженные пудовыми пуховиками и толстыми матерями.
Выйдя из лесу на большую
дорогу, разложили келейницы свой скарб по повозкам и одна за
другою пошли пешком в Деяново.
И обе перешли на
другую сторону широкой столбовой
дороги.
— Эку жару Господь посылает, — молвила Августа, переходя
дорогу. — До полдён еще далеко, а гляди-ка, на солнышке-то как припекает… По старым приметам, яровым бы надо хорошо уродиться… Дай-ка, Господи, благое совершение!.. Ну, что же, красавица, какие у тебя до меня тайности? — спросила она Фленушку, когда остались они одаль от
других келейниц.
Не ждали к Патапу Максимычу ни Снежковых, ни
других гостей, которым бы надо было городские столы уряжать, уставлять их яствами затейными,
дорогими напитками заморскими; нужно теперь Никитишне учредить трапезу по старине, как от дедов, от прадедов поминальные тризны справлять заповедано.
— Гость гостю рознь — иного хоть брось, а с
другим рад бы век свековать, — отвечал на те слова Патап Максимыч. — С двора съехали гости дешевые, а вы мои
дорогие — ложись, помирай, а раньше трех ден отпуска нет.
Не слушая Фленушкиной песни, за опушкой леса по
другую сторону
дороги, шли рука в руку Василий Борисыч с Парашей… Шли молча, ни тот ни
другая ни слова… Но очи обоих были речисты…
Место возле
дороги было посуше; девицы с Васильем Борисычем по-прежнему пошли
друг за дружкой по лесной опушке, по-прежнему отдалился московский посол с Парашей, по-прежнему вел ее за белую руку, по-прежнему прижимал ее к сердцу и срывал с губ Параши горячие поцелуи.
— Так вот что, — слегка улыбнувшись, перебила Манефа. — Так делу быть: Евдокею ко мне в келью, Устинью в
дорогу… На
другой день праздника мы ее и отправим.
На почетный стол подавали
дорогие вина заморские, на
другие столы квасы ставленные, брагу сыченую, пиво мартовское домашнего варева.
Остановившись на верхней ступени, едва наклоняла голову величавая Манефа и приказала конюху Дементию поднести мужичкам «посошок» [Последняя заздравная чарка вина на прощанье.] в путь-дорогу, а мать Назарету послала на луг за околицей оделять баб, девок и ребятишек пряниками, орехами и
другими сластями.
Пять верст езды, лежа в кибитке, Устинья рвалась и металась.
Другие пять верст, ровно мертвая, без памяти лежала. Остальную
дорогу опомнилась, но ни слова ни с кем не сказала.
— Денег на
дорогу не надо ли? — спросил он у Василья Борисыча, вызвав его потихоньку в
другую горницу домика.
— Фленушка!.. Знаю, милая, знаю, сердечный
друг, каково трудно в молодые годы сердцем владеть, — с тихой грустью и глубоким вздохом сказала Манефа. — Откройся же мне, расскажи свои мысли, поведай о думах своих. Вместе обсудим, как лучше сделать, — самой тебе легче будет, увидишь… Поведай же мне, голубка, тайные думы свои…
Дорога ведь ты мне, милая моя, ненаглядная!.. Никого на свете нет к тебе ближе меня. Кому ж тебе, как не мне, довериться?
Гости один за
другим разъезжались… Прежде всех в
дорогу пустился удельный голова с Ариной Васильевной. Спешил он пораньше добраться домой, чтоб на ночь залечь во ржах на любимую перепелиную охоту. Поспешно уехал и Марко Данилыч с дочерью. Поехал не прямо домой: ожидая с Низовья рыбного каравана, решил встретить его на пристани, кстати же в городе были у него и
другие дела.
— Прискорбно, не поверишь, как прискорбно мне,
дорогой ты мой Василий Борисыч, — говорила ему Манефа. — Ровно я гоню тебя вон из обители, ровно у меня и места ради
друга не стало. Не поскорби, родной, сам видишь, каково наше положение. Языки-то людские, ой-ой, как злы!.. Иная со скуки да от нечего делать того наплетет, что после только ахнешь. Ни с того ни с сего насудачат… При соли хлебнется, к слову молвится, а тут и пошла писать…
— Самое лучшее дело, — молвила Фленушка. — Каждому свой путь-дорога,
друг другу в тягость не будем… Побáловались — шабаш… Ищи себе невесту хорошую… А я!.. Ну, прощай!..
— С кого как, — отвечал караульщик. — С богатого побольше, с бедного поменьше… Опять же как венчать, против солнца — цена, пóсолонь —
другая, вдвое
дороже.
— Чапурин!.. — с места вскочил поп Сушило. — Да что ж вы мне давно не сказали?.. Что ж мы с вами попусту столько времени толкуем?.. Позвольте покороче познакомиться! — прибавил он, пожимая руку Самоквасова. — Да ведь это такой подлец, я вам доложу, такой подлец, что
другого свет не производил… Чайку не прикажете ли?.. Эй, матушка!.. Афимья Саввишна!.. Чайку поскорей сберите для гостя
дорогого… Когда же венчать-то?..