Неточные совпадения
— Молви отцу, — говорил он,
давая деньги, — коли нужно ему на обзаведенье, шел бы ко мне — сотню другу-третью с радостью
дам. Разживетесь, отдадите, аль по времени ты заработаешь. Ну, а когда же работать начнешь у меня?
— Уж я лаской с ней: вижу, окриком не возьмешь, — сказал Патап Максимыч. — Молвил, что про свадьбу год целый помину не будет, жениха, мол, покажу, а год сроку
даю на раздумье. Смолкла моя девка, только все еще невеселая ходила. А на
другой день одумалась, с утра бирюком глядела, к обеду так и сияет, пышная такая стала да радостная.
И у того и у
другого работника Христа ради просил он гривенничек опохмелиться, но от Патапа Максимыча было строго-настрого заказано: ни под каким видом гроша ему не
давать.
— С одной не охмелеет,
другой не
дам, — решил Патап Максимыч и, обратясь к Ивану Григорьичу, продолжал рассказывать ему про подряды.
Ну,
друг любезный, Данило Тихоныч, сходились мы с тобой, не бранились,
дай Бог разойтись не бранясь, а сыну твоему Настасьи моей не видать…
— А за то, что он первый опознал про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты на них миллионы, коль я не укажу тебе места, не научу, как надо поступать? Положим,
другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то станешь?.. В каком месте прииск заявишь?.. За то, чтобы знать, где золото лежит,
давай деньги епископу… Да и денег не надо — барыши пополам.
Не
дают им работать
другие враги…
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?.. Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед
другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые
дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— Жалких речей на меня не трать, — сухо ответил ему Стуколов. — Слава Богу, не вечор
друг дружку спознали… Деньги
давай!.. Ты наболтал, ты и в ответе.
В Улангере, до самой высылки из скитов посторонних лиц (то есть не приписанных к скиту по ревизии), жили две дворянки, одна еще молоденькая, дочь прапорщика,
другая старуха, которую местные старообрядцы таинственно величали «
дамою двора его императорского величества».
Пуще всего родне взаймы не
давай да друзьям-приятелям, потому что долг остуда любви и дружбы.
— Значит, Настенька не
дает из себя делать, что
другие хотят? — молвила Марья Гавриловна. Потом помолчала немного, с минуту посидела, склоня голову на руку, и, быстро подняв ее, молвила: — Не худое дело, матушка. Сами говорите: девица она умная, добрая — и, как я ее понимаю, на правде стоит, лжи, лицемерия капли в ней нет.
— А ты,
друг, не больно их захваливай, — перебила Манефа. — Окромя Марьюшки да разве вот еще Липы с Грушей [Липа — уменьшительное Олимпиады, Груша — Агриппины, или, по просторечию, Аграфены.], и крюки-то не больно горазды разбирать. С голосу больше петь наладились, как Господь
дал… Ты, живучи в Москве-то, не научилась ли по ноте петь? — ласково обратилась она к смешливой Устинье.
— Оченно уж вы строги, матушка, — сказал Василий Борисыч. — Ваши девицы демество даже разумеют, не то что по
другим местам… А вот, Бог
даст, доживем до праздника, так за троицкой службой услышите, каково они запоют.
— Уж как я вами благодарна [В лесах за Волгой говорят: «благодарен вами», вместо «благодарю вас» и т. п.], Василий Борисыч, — говорила Манефа, сидя после службы с московским посланником за чайным столом. — Истинно утешил,
друг… Точно будто я на Иргизе стояла!.. Ангелоподобное пение!.. Изрядное осмогласие!..
Дай тебе, Господи, доброго здоровья и души спасения, что обучил ты девиц моих столь красному пению… Уж как я много довольна тобой, Василий Борисыч, уж так много довольна, что рассказать тебе не умею.
— Эку жару Господь посылает, — молвила Августа, переходя дорогу. — До полдён еще далеко, а гляди-ка, на солнышке-то как припекает… По старым приметам, яровым бы надо хорошо уродиться… Дай-ка, Господи, благое совершение!.. Ну, что же, красавица, какие у тебя до меня тайности? — спросила она Фленушку, когда остались они одаль от
других келейниц.
Положи ты ему жалованье хорошее, и харчи и содержание хорошее
дай, не как
другим прочим, яви такую милость.
Гривной с души поромовские от бед и обид не избыли. К мужикам по
другим деревням Карп Алексеич не в пример был милостивей: огласки тоже перед начальством побаивался, оттого и брал с них как следует. А «своим» спуску не
давал: в Поромовой у него бывало всяко лыко в строку.
— Полно, Патапушка, все одного кустика ветки, всех одним дождичком мочит, одним солнышком греет, — сказала Манефа. — Может, и с ними льзя по-доброму да по-хорошему сладиться. Я бы, кажись, в одной свитке осталась, со всех бы икон ризы сняла, только бы на старом месте
дали век свой дожить…
Другие матери тоже ничего бы не пожалели!.. Опять же и благодетели нашлись бы, они б не оставили…
Не
дай ей Бог познать третью любовь. Бывает, что женщина на переходе от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти той… Не сердечная тоска идет с ней об руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая любовь óт Бога,
другая от людей, а третья от ангела, что с рожками да с хвостиками пишут.
Глаз не сводя, смотрит он в
даль по Волге, глядит, как из-за бледно-желтой, заметавшей чуть не половину реки косы легко и свободно выплывают один за
другим низóвые пароходы, увлекая за собой долгие, легкие, уемистые баржи.
— Коль в молодцах у нее, так молви — приемкой бы не медлила! — на всю пристань орал капитан. — Я ей не караульщик!.. Мне на
другом пароходе место готово… Лишусь по ее милости места, убытки взыщу… Скажи от меня ей, чернохвостнице: здесь, мол, не скиты, потачки не
дадут… Так и скажи ей — тысячью, мол, рублев не отделаешься… Я ей щетинку-то всучу…
Перворожденную отыскать не трудно, но чтоб не ошибиться в
другом —
дают лучину восьми-девятилетней девочке.].
В чем
другом, яко человецы согрешаем, а насчет поминовений перед Богом ответа не
дадим…
Евдокеюшку послать — Виринеюшки жаль: восемь годов она сряду в читалках жила, много пользы принесла обители, и матушке Виринее я святое обещанье
дала, что на дальнюю службу племянницу ее больше не потребую… и что там ни будь, а старого
друга, добрую мою старушку, мать Виринею, не оскорблю…
— А ты паренек недогадливый!.. Не умеешь водиться с девицами, — весело и звонко захохотала Фленушка. — У нас, у девок, обычай такой: сама не захочет — ее не замай, рукам воли не
давай… Так-то,
друг сердечный!.. А ты этого, видно, не знал?.. А?..
В Питер
дали знать о том, и там первостатейные лица нашего согласия стали тому делу весьма усердны: Громовы, Дрябины, Боровков и
другие.
— Не в свахи, а вместо матери, — перервала ее Дуня. — Не привел Господь матушке меня выростить. Не помню ее, по
другому годочку осталась. А от тебя, Грунюшка, столь много добра я видела, столько много хороших советов
давала ты мне, что я на тебя как на мать родную гляжу. Нет, уж если Бог велит, ты вместо матери будь.
— А насчет
других скитов, матушка? — сказал Василий Борисыч. — Я ведь гостил и в Оленеве и в Улангере два раза был. А по тем скитам в купечестве матери не пишутся. Там-то какой ответ про меня
дадут?..
То крупчатки мешок с Краснораменской мельницы пришлет, то рыбки либо
другого чего, иной раз и денег
даст.
— Сразу не надо
давать. С четвертухи [Двадцатипятирублевый кредитный билет.] зачинайте, — сказал караульщик. — А как сладитесь, деньги ему наперед, без того не станет и венчать. Для верности за́ руки бы надо кому отдать, чтоб не надул, да некому здесь. Ты вот как: бумажки-то пополам, одну половину ему наперед,
другу когда повенчает. Так-то будет верней.
— У меня… кой-что в кассе найдется… Вот что, крестный: до завтра из дому ни шагу!.. Слышишь?.. И до себя никого не допускай — дома, мол, нет. А теперь обедать
давай — здесь, на вольном воздухе, пожуем сам-друг…