Неточные совпадения
Плохо про них
знают по дальним местам потому, что заволжанин про
себя не кричит, а если деньжонок малу толику скопит, не в банк кладет ее, не в акции, а в родительску кубышку, да в подполье и зароет.
Алексей долго ждать
себя не заставил. Только зашабашили работники, он сказал, что ему,
по хозяйскому приказу, надо пересмотреть остальные короба с посудой и засветло отослать их на пристань, и отправился в подклет. Фленушка его караулила и дала
знать Насте. Настя спустилась в подклет.
У Насти от сердца отлегло. Сперва думала она, не
узнала ль чего крестнинькая. Меж девками за Волгой, особенно в скитах, ходят толки, что иные старушки
по каким-то приметам
узнают, сохранила
себя девушка аль потеряла. Когда Никитишна, пристально глядя в лицо крестнице, настойчиво спрашивала, что с ней поделалось, пришло Насте на ум, не умеет ли и Никитишна девушек отгадывать. Оттого и смутилась. Но, услыхав, что крестная речь завела о другом, тотчас оправилась.
Посмотрите на наши обычаи,
узнаете наше житье-бытье и, коли понравится, ставьте к зиме келью
себе, местечко отведу хорошее, возле самой часовни, и садик разведете и все, что вам
по мысли придется.
— Садись — гость будешь, — с веселым хохотом сказала Фленушка, усаживая Алексея к столу с кипящим самоваром. — Садись рядышком, Марьюшка! Ты, Алексеюшка, при ней не таись, — прибавила она, шутливо поглаживая
по голове Алексея. — Это наша певунья Марьюшка, Настина подружка, — она
знает, как молодцы
по девичьим светлицам пяльцы ходят чинить, как они красных девиц в подклеты залучают к
себе.
Раскидывает Трифон Лохматый умом-разумом: «Отчего это Алексей до такой меры стал угоден спесивому, своеобычному Чапурину?» До сей поры у Трифона никаких дел с Патапом Максимычем не бывало, и видал-то его раз-другой мельком только издали, но от людей
знал по наслуху, что хоть он и справедлив, до рабочих людей хоть и милостив, однако ж никого из них до близости с
собой не допущает…
И на пристани, и в гостинице, и на хлебной бирже прислушивается Алексей, не зайдет ли речь про какое местечко. Кой у кого даже выспрашивал, но все понапрасну. Сказывали про места, да не такие, какого хотелось бы. Да и на те с ветру людей не брали, больше все
по знакомству либо за известной порукой. А его ни едина душа
по всему городу́ не
знает, ровно за тридевять земель от родной стороны он заехал. Нет доброхотов — всяк за
себя, и не то что чужанина, земляка — и того всяк норовит под свой ноготь гнуть.
— Да вечор Сергей Андреич к
себе наказывал побывать… Колышкин Сергей Андреич, — отвечал Алексей. — Домом-то не опознался ли я, ваше благородие? — прибавил он, униженно кланяясь. — А постучался, вот те Христос, безо всякого умыслу, единственно
по своей крестьянской простоте… Люди мы, значит, небывалые, городских порядков не
знаем…
— Ты все по-прежнему, — с горьким упреком промолвил Самоквасов. — Право, не
знаешь, с какой стороны и подступиться к тебе… И к
себе тянешь, и тотчас остуду даешь! Не поймешь тебя, Фленушка!.. Который год этак с тобой валандаемся?
Патап Максимыч,
зная, что будут на празднике Смолокуров, удельный голова и кум Иван Григорьич, захватил с
собой по дороге не одну дюжину шампанского, но мать Манефа отказала ему наотрез потчевать тем вином гостей на трапезе.
— От самых достоверных людей наша казначея, матушка Таифа,
узнала, что у нас такая же выгонка будет, как на Иргизе была, — продолжала Манефа. — Кои приписаны к скитам
по ревизии, те останутся, а кои не приписаны, тех
по своим местам разошлют, а из тех мест им
по самую кончину не будет ни выходу, ни выезду. А кельи и что есть в них какого имущества позволят нам с
собой перевезть… А часовни и моленные нарушат…
— Так вам и поверили! — возразила Фленушка, отодвигаясь от Параши и давая возле нее место Василью Борисычу. — Не беседу с нами хотелось вам беседовать, захотелось подслушать, о чем меж
собой девицы говорят
по тайности.
Знаем вы вас!
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч
знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
— Погоди, зять, устроимся, — утешал Яша покровительственным тоном. — Дай срок, утвердимся… Только бы одинова дыхнуть. А на баб ты не гляди: известно, бабы. Они, брат, нашему брату в том роде, как лошади железные путы…
Знаю по себе, Проня… А в лесу-то мы с тобой зажили бы припеваючи… Надоела, поди, фабрика-то?
Это, милый друг, я
знаю по себе: нас ведь батьки и матки и весь, почесть, табор лелеют и холят, как скотину перед праздником, чтобы отдать на убой барину богатому али, пожалуй, как нынче вот стало, купцу, а мне того до смерти не хотелось, и полюбился мне тут один чиновничек молоденький; на гитаре, я тебе говорю, он играл хоть бы нашим запевалам впору и все ходил в наш, знаешь, трактир, в Грузинах…
Неточные совпадения
— Не
знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел
по грудь // С натуги!
По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не
знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками //
По мелочам ушла!
Стародум. Ему многие смеются. Я это
знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды
себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не
знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал
себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не
по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись
по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не
знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Парамошу нельзя было
узнать; он расчесал
себе волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и в этом виде ходил
по школам и громил тех, которые надеются на князя мира сего.
—
Знаю я, — говорил он
по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в
себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается!
По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!