Неточные совпадения
Плохо
про них
знают по дальним местам потому, что заволжанин
про себя не кричит, а если деньжонок малу толику скопит, не в банк кладет ее, не в акции, а в родительску кубышку, да в подполье и зароет.
— В работники хочешь? — сказал он Алексею. — Что же? Милости просим.
Про тебя слава идет добрая, да и сам я
знаю работу твою:
знаю, что руки у тебя золото… Да что ж это, парень? Неужели у вас до того дошло, что отец тебя в чужи люди посылает? Ведь ты говоришь, отец прислал. Не своей волей ты рядиться пришел?
Фленушка пошла из горницы, следом за ней Параша. Настя осталась. Как в воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров
про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи
про жениха глубоко запали ей на сердце. Теперь
знала она, что Патап Максимыч в самом деле задумал выдать ее за кого-то незнаемого. Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только о том теперь и думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
—
Знаешь ты, какие строгие наказы из Питера насланы?.. Все скиты вконец хотят порешить, праху чтоб ихнего не осталось, всех стариц да белиц за караулом по своим местам разослать… Слыхала
про это?
— И сама не
знаю, как на ум взошло
про черничество молвить, — сказала Настя.
— Что молод,
про то спорить не стану, не видала, — молвила Настя. — А разумен ли, не
знаю.
— А! Старики решили, значит! — улыбаясь, сказала Настя. — Пускай, дескать, детки живут, как себе
знают… А скажи-ка мне, тятя, как у вас речь
про свадьбу зашла? Ты зачал али Снежков?
Родители,
узнав про уход дочери, тотчас лошадей запрягать, в погоню скакать, родных, соседей на ноги поднимут, рассыплются по всем сторонам беглецов искать.
— Сохрани тебя Господи и помилуй!.. — возразила Фленушка. — Говорила тебе и теперь говорю, чтоб
про это дело, кроме меня, никто не
знал. Не то быть беде на твоей голове.
—
Знаю про то, Захаровна, и вижу, — продолжал Патап Максимыч, — я говорю для того, что ты баба. Стары люди не с ветру сказали: «Баба что мешок: что в него положишь, то и несет». И потому, что ты есть баба, значит, разумом не дошла, то, как меня не станет, могут тебя люди разбить. Мало ль есть в миру завистников? Впутаются не в свое дело и все вверх дном подымут.
— Что ты?.. Христос с тобой! Опомнись, куманек!.. — вступилась Аксинья Захаровна. — Можно ль так отцу
про детей говорить?.. Молись Богу да Пресвятой Богородице, не оставят… Сам
знаешь: за сиротой сам Бог с калитой.
— Ты
знаешь, каково мне, крестнинька. Я тебе сказывала, — шепотом ответила Настя. — Высижу вечер, и завтра все праздники высижу; а веселой быть не смогу… Не до веселья мне, крестнинька!.. Вот еще
знай: тятенька обещал целый год не поминать мне
про этого. Если слово забудет да при мне со Снежковыми на сватовство речь сведет, таких чудес натворю, что, кроме сраму, ничего не будет.
—
Про то
знают Бог, я да еще одна душа…
Алексей с паломником пошли вниз. Патап Максимыч с молчаливым купцом Дюковым к гостям воротились. Там старый Снежков продолжал рассказы
про житье-бытье Стужина, —
знайте, дескать, с какими людьми мы водимся!
— Оборони Господи! — воскликнула Манефа, вставая со стула и выпрямляясь во весь рост. — Прощай, Фленушка… Христос с тобой… — продолжала она уже тем строгим, начальственным голосом, который так знаком был в ее обители. — Ступай к гостям… Ты здесь останешься… а я уеду, сейчас же уеду… Не смей
про это никому говорить… Слышишь? Чтоб Патап Максимыч как не
узнал… Дела есть, спешные — письма получила… Ступай же, ступай, кликни Анафролию да Евпраксеюшку.
А как сваты уехали из Осиповки, крикнул к себе Чапурин Матренушку. Спрашивает: как
узнал ее Яким Стуколов, где видались они,
про какие дела разговоры вели?
В ногах валялась она перед Платонидой и даже перед Фотиньей, Христом-Богом молила их сохранить тайну дочери. Злы были на спесивую Матренушку осиповские ребята, не забыли ее гордой повадки, насмешек ее над их исканьями…
Узнали б
про беду, что стряслась над ней, как раз дегтем ворота Чапурина вымазали б… И не снес бы старый позора, все бы выместил на Матренушке плетью да кулаками.
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и пошла
про нее слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили о великой ревнительнице древлего благочестия, о крепком адаманте старой веры.
Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам поп Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылала.
— А за то, что он первый опознал
про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты на них миллионы, коль я не укажу тебе места, не научу, как надо поступать? Положим, другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то станешь?.. В каком месте прииск заявишь?.. За то, чтобы
знать, где золото лежит, давай деньги епископу… Да и денег не надо — барыши пополам.
Если бы Настя
знала да ведала, что промелькнуло в голове родителя, не плакала бы по ночам, не тосковала бы, вспоминая
про свою провинность, не приходила бы в отчаянье, думая
про то, чему быть впереди…
— То-то и есть, что деялось, — сказал дядя Онуфрий. — Мы видели, что на небе перед полночью было… Тут-то вот и премудрая, тайная сила Творца Небесного… И
про ту силу великую не то что мы, люди старые, подростки у нас
знают… Петряйко! Что вечор на небе деялось? — спросил он племянника.
— Можно, господин купец, потому что «сказка — складка, а песня — быль», — ответил Артемий. — А ты слушай, что я
про здешню старину тебе рассказывать стану: занятное дело, коли не
знаешь.
— Хошь и
знал бы, так не сказал, — заметил Стуколов. —
Про такие дела со всяким встречным не болтают.
— Не умудрил меня Господь наукой, касатик ты мой… Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем… Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая. Читал
про них и в книге «Вере» и в «Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа ради, не
знаю.
— Так неужель у тебя в скиту
про это дело вся братия
знает? — сказал Патап Максимыч.
— Как возможно, любезненькой ты мой!.. Как возможно, чтобы весь монастырь
про такую вещь
знал?.. — отвечал отец Михаил. — В огласку таких делов пускать не годится… Слух-то по скиту ходит, много болтают, да пустые речи пустыми завсегда и остаются. Видят песок, а силы его не
знают, не умеют, как за него взяться… Пробовали, как Силантий же, в горшке топить; ну, известно, ничего не вышло; после того сами же на смех стали поднимать, кто по лесу золотой песок собирает.
Я, грешный, да еще двое из братии только и
знаем про это дело.
— Надежный человек, — молвил Патап Максимыч. — А говорю это тебе, отче, к тому, что если, Бог даст, уверюсь в нашем деле, так я этого самого Алексея к тебе с известьем пришлю. Он
про это дело
знает, перед ним не таись. А как будет он у тебя в монастыре, покажи ты ему все свое хозяйство, поучи парня-то… И ему пригодится, и мне на пользу будет.
Разве вольный ветер, что летает от моря до моря, да солнце ясное
знают про все места сокровенные!..
— У медведя лапа-то пошире, да и тот в капкан попадает, — смеючись, подхватила Фленушка. — Сноровку надо
знать, Марьюшка… А это уж мое дело, ты только помогай. Твое дело будет одно: гляди в два, не в полтора, одним глазом спи, другим стереги, а что устережешь,
про то мне доводи. Кто мигнул, кто кивнул, ты догадывайся и мне сказывай. Вот и вся недолга…
Что это вы, матушка, давно нам не отписываете, каково в трудах своих подвизаетесь, и о здоровье вашем и о Фленушке милой ничего мы не
знаем, как она, голубушка наша, поживает, и
про племяннинок ваших,
про Настасью Патаповну, Прасковью Патаповну.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы
узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему
про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много хорошего
про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов по мысли придется мне, так и быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают, по всем статьям хороша… Почитала бы только меня да из моей воли не выходила, а
про другое что, как сами
знаете.
— Как
про то
знать наперед? — сказала Марья Гавриловна. — Все во власти Господней.
Раз по пяти на каждый час призывала Аксинья Захаровна Пантелея и переспрашивала его
про матушкину болезнь. Но Пантелей и сам не
знал хорошенько, чем захворала Манефа, слышал только от матерей, что лежит без памяти, голова как огонь, а сама то и дело вздрагивает.
— Много ли
знаешь ты своего тятеньку!.. — тяжело вздохнув, молвила ей Аксинья Захаровна. — Тридцать годов с ним живу, получше тебя
знаю норов его… Ты же его намедни расстроила, молвивши, что хочешь в скиты идти… Да коль я отпущу тебя, так он и не
знай чего со мной натворит. Нет, и не думай
про езду в Комаров… Что делать?.. И рада бы пустить, да не смею…
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не
знает. Не говаривал я
про свои тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты много на свете живешь, много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
— Не ври, парень, по глазам вижу, что
знаешь про ихнее дело… Ты же намедни и сам шептался с этим проходимцем… Да у тебя в боковуше и Патап Максимыч, от людей таясь, с ним говорил да с этим острожником Дюковым. Не может быть, чтоб не
знал ты ихнего дела. Сказывай… Не ко вреду спрашиваю, а всем на пользу.
— То-то, недоглядел, — ворчала Аксинья Захаровна. — Ты такого, батька, натащишь, что после семеро попов дом-от не пересвятят… Аль не
знаешь про Кирьяка преподобного?
Вспомнил он
про «погибель» и путался маленько в речах, не
зная, куда клонит слова свои Патап Максимыч.
— Это так точно-с. И то я вашего приезду дожидался, чтоб сказать
про ихние умыслы, Патап Максимыч. Доподлинно
узнал, что на Ветлуге они фальшивы деньги работают.
— Затвердила сорока Якова! — перервал Пантелея Патап Максимыч. —
Про Стуколова что
знаешь?
— Мошенник он, либо целый разбойник, вот что я
про него
знаю. Недаром
про Сибирь все расписывает… Не с каторги ль и к нам объявился?.. Погляди-ка на него хорошенько, рожа-то самая анафемская.
Ты у него сначала умненько повыпытай
про Стуколова, старик он простой, расскажет, что
знает.
Настя глядела непразднично… Исстрадалась она от гнета душевного… И
узнала б, что замыслил отец, не больно б тому возрадовалась… Жалок ей стал трусливый Алексей!.. И то приходило на ум: «Уж как загорелись глаза у него, как зачал он сказывать
про ветлужское золото… Корыстен!.. Не мою, видно, красоту девичью, а мое приданое возлюбил погубитель!.. Нет, парень, постой, погоди!.. Сумею справиться. Не хвалиться тебе моей глупостью!.. Ах, Фленушка, Фленушка!.. Бог тебе судья!..»
— Да что это?.. Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте тот чемодан… Да ступайте же, Христа ради!.. Увальни!.. Что ты, Настенька?.. Что это?.. Ах ты, Господи, батюшка!..
Про что
знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна любовь все покроет… Ох, да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь ты меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
Жалует Ярило «хмелевые» ночи, любит высокую рожь да темные перелески. Что там в вечерней тиши говорится, что там теплою ночью творится —
знают про то Гром Гремучий, сидя на сизой туче, да Ярило, гуляя по сырой земле.
Знать ее не
знал, в глаза не видывал и, покаместь одна читалка на Рогожском не покучилась ему свезти Назарете письмецо с посылочкой, во снях даже
про такую старицу не слыхивал.
—
Знают на Москве
про старания ваши, матушка, — прервал было Василий Борисыч.
—
Узнавши про нечестивые дела его, кладбищенские попечители на первых порах келейно его уговаривали, усовестить желали…