Неточные совпадения
Но, веря своей примете, мужики
не доверяли бабьим обрядам и, ворча себе под нос, копались средь дворов в навозе, глядя,
не осталось ли там огня после
того, как с вечера старухи пуки лучины тут жгли,
чтоб на
том свете родителям было теплее.
— Кто тебе про сговор сказал? — ответил Патап Максимыч. — И на разум мне
того не приходило. Приедут гости к имениннице — вот и все. Ни смотрин, ни сговора
не будет; и про
то,
чтоб невесту пропить,
не будет речи. Поглядят друг на дружку, повидаются, поговорят кой о чем и ознакомятся, оно все-таки лучше. Ты покаместь Настасье ничего
не говори.
— Фленушка, — сказала она, — отомкнется Настя, перейди ты к ней в светелку, родная. У ней светелка большая, двоим вам
не будет тесно. И пяльцы перенеси, и ночуй с ней. Одну ее теперь нельзя оставлять, мало ли что может приключиться… Так ты уж, пожалуйста, пригляди за ней… А к тебе, Прасковья, я Анафролью пришлю,
чтоб и ты
не одна была… Да у меня дурь-то из головы выкинь,
не то смотри!.. Перейди же туда, Фленушка.
— Сохрани тебя Господи и помилуй!.. — возразила Фленушка. — Говорила тебе и теперь говорю,
чтоб про это дело, кроме меня, никто
не знал.
Не то быть беде на твоей голове.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да
не мешай. Ты вот что делай: приедет жених,
не прячься,
не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в обитель гостить,
не то матушку Манефу упроси,
чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
И крепко-накрепко заказали бы бабам беречь сироту, приглядывать,
чтоб коим грехом
не окривел аль зубов передних ему
не вышибли;
не то беда: задаром пропадут и мирской хлеб и посиротские хлопоты.
— Так
не будет ли такой милости, ваше превосходительство, — сказал Никифор, —
чтоб теперь же мне полтинник
тот в руки, я бы с «крестником» выпил за ваше здоровье, а
то еще жди, пока вышлют медаль. А ведь все едино — пропью же ее.
— Вон из избы!
Чтоб духу твоего
не было… Ишь кака жена выискалась!.. Уйди от греха,
не то раскрою, — закричал еще
не совсем проспавшийся Никифор, схватив с шестка полено и замахнувшись на новобрачную.
Обедать работники пошли. В
ту пору никто в красильный подклет, кроме хозяина,
не заглядывал, а его
не было дома. Фленушка тотчас смекнула, что выпал удобный случай провести Насте с полчасика вдвоем с Алексеем. Шепнула ему,
чтоб он, как только работники по избам обедать усядутся, шел бы в красильный подклет.
А тут и по хозяйству
не по-прежнему все пошло: в дому все по-старому, и затворы и запоры крепки, а добро рекой вон плывет, домовая утварь как на огне горит. Известно дело: без хозяйки дом, как без крыши, без огорожи; чужая рука
не на
то, чтобы в дом нести, а
чтоб из дому вынесть. Скорбно и тяжко Ивану Григорьичу. Как делу помочь?.. Жениться?
—
Не мути мою душу. Грех!.. — с грустью и досадой ответил Иван Григорьич. —
Не на
то с тобой до седых волос в дружбе прожили,
чтоб на старости издеваться друг над другом. Полно чепуху-то молоть, про домашних лучше скажи! Что Аксинья Захаровна? Детки?
— Да
не хмурься же, Настенька! — шепотом молвила крестнице Никитишна, наклонясь к ней будто для
того,
чтоб ожерелье на шее поправить. — Чтой-то ты, матка, какая сидишь?.. Ровно к смерти приговоренная… Гляди у меня веселей!.. Ну!..
Да
чтоб чужих глаз при
том не было.
— Горько мне стало на родной стороне. Ни на что бы тогда
не глядел я и
не знай куда бы готов был деваться!.. Вот уже двадцать пять лет и побольше прошло с
той поры, а как вспомнишь, так и теперь сердце на клочья рваться зачнет… Молодость, молодость!.. Горячая кровь тогда ходила во мне…
Не стерпел обиды, а заплатить обидчику было нельзя… И решил я покинуть родну сторону,
чтоб в нее до гробовой доски
не заглядывать…
Выпуску оттудова пришлым людям нету, боятся
те опонцы,
чтоб на Руси про них
не спознали и назад в русское царство их
не воротили…
Не по нраву пришлись Чапурину слова паломника. Однако сделал по его: и куму Ивану Григорьичу, и удельному голове, и Алексею шепнул,
чтоб до поры до времени они про золотые прииски никому
не сказывали. Дюкова учить было нечего,
тот был со Стуколовым заодно. К
тому же парень был
не говорливого десятка, в молчанку больше любил играть.
— Оборони Господи! — воскликнула Манефа, вставая со стула и выпрямляясь во весь рост. — Прощай, Фленушка… Христос с тобой… — продолжала она уже
тем строгим, начальственным голосом, который так знаком был в ее обители. — Ступай к гостям… Ты здесь останешься… а я уеду, сейчас же уеду…
Не смей про это никому говорить… Слышишь?
Чтоб Патап Максимыч как
не узнал… Дела есть, спешные — письма получила… Ступай же, ступай, кликни Анафролию да Евпраксеюшку.
Да это что, пустяки, а вот что гребтится мне, матушка: Мотря-то сама, кажись,
не прочь бы за
того хахаля замуж идти: боюсь,
чтоб он
не умчал ее,
не повенчался б «уходом»…
— Молитесь, кому знаете, — отвечал Чапурин. — Мне бы только Мотря цела была, до другого прочего дела нет… Пуще всего гляди,
чтоб с
тем дьяволом пересылок у ней
не заводилось.
— На
то глаза во лбу да ум в мозгу,
чтоб не обидели, — отвечал Стуколов. — Видишь ли:
чтоб начать дело, нужен капитал, примером тысяч в пятьдесят серебром.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?..
Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку
не должон переделать аль недоделать… А как ты говоришь,
чтоб из артели кого в вожатые дать,
того никоим образом нельзя…
Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.],
чтоб прогулов во всю зиму
не было.
— Скликнуть артель
не мудреное дело, только
не знаю, как это сделать, потому что такого дела у нас николи
не бывало. Боле тридцати годов с топором хожу, а никогда
того не бывало,
чтоб из артели кого на сторону брали, — рассуждал дядя Онуфрий.
— Видим, что справская, настоящая государева, — отвечал дядя Онуфрий. — А глядеть все-таки надо — без
того нельзя, потому артель, надо,
чтоб все видели… Ноне же этих проклятых красноярок [В Поволжском крае так зовут фальшивые ассигнации.] больно много развелось…
Не поскорби, ваше степенство,
не погневайся… Без
того,
чтоб бумажку
не оглядеть, в артели нельзя.
— Артель! — молвил Артемий. — Без
того нельзя,
чтоб не погалдеть… Сколько голов, столько умов… Да еще каждый норовит по-своему. Как же
не галдеть-то?
Тот ему тайное слово сказал да примолвил: «И с вещбой далеко
не уедешь, а вылей ты золоту пушку, к ней золоты ядра да золоты жеребья, да
чтоб золото было все церковное, а и лучше
того монастырское…
— То-то,
чтоб нам в дураках
не остаться, — сказал Дюков.
— Кто на попятный? — вскрикнул Патап Максимыч. — Никогда я на попятный ни в каком деле
не поворачивал,
не таков я человек,
чтоб на попятный идти. Мне бы только увериться… Обожди маленько, окажется дело верное, тотчас подпишу условие и деньги тебе в руки. А до
тех пор я
не согласен.
Не внимал уговорам Патап Максимыч, ругани его конца
не виделось. До
того дошло, что он, харкнув на ворота и обозвав весь монастырь нехорошими словами, хотел садиться в сани,
чтоб ехать назад, но в это время забрякали ключами и продрогших путников впустили в монастырскую ограду. Там встретили их четверо монахов с фонарями.
А
чтоб кто Сергею Андреичу повредил хоть какою малостью,
того не случалось.
Задумался Патап Максимыч.
Не клеится у него в голове,
чтоб отец Михаил стал обманом да плутнями жить, а он ведь тоже уверял… «Ну пущай Дюков, пущай Стуколов — кто их знает, может, и впрямь нечистыми делами занимаются, — раздумывал Патап Максимыч, — а отец-то Михаил?.. Нет,
не можно
тому быть… старец благочестивый, игумен домовитый… Как ему на мошенстве стоять?..»
— А чего ради в ихнее дело обещал я идти? — вдруг вскрикнул Патап Максимыч. — Как мне сразу
не увидеть было ихнего мошенства?.. Затем я на Ветлугу ездил, затем и маету принимал…
чтоб разведать про них,
чтоб на чистую воду плутов вывести… А к тебе в город зачем бы приезжать?.. По золоту ты человек знающий, с кем же, как
не с тобой, размотать ихнюю плутню… Думаешь, верил им?.. Держи карман!.. Нет, друг, еще
тот человек на свет
не рожден, что проведет Патапа Чапурина.
В заводе
не бывало
того у Гаврилы Маркелыча,
чтоб обсчитать бедного человека.
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову, слезы на глазах у него выступили. Но
не смел супротив родителя словечка промолвить. Целу ночь он
не спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить,
чтоб отец его узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать
не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в
ту же пору.
— А я так полагаю, что для вас одних он только это и сделает, — сказала Фленушка. — Только вы пропишите, что вам самим желательно Настю с Парашей повидать, и попросите,
чтоб он к вам отпустил их, а насчет
того, что за матушкой станут приглядывать,
не поминайте.
И после
того не раз мне выговаривал: «У вас, дескать, обычай в скитах повелся: богатеньких племянниц сманивать, так ты, говорит,
не надейся,
чтоб дочери мои к тебе в черницы пошли, я, говорит, теперь их и близко к кельям
не допущу,
не то чтобы в скиту им жить…» Так и сказал…
Дивом казалось ей, понять
не могла, как это она вдруг с Алексеем поладила. В самое
то время, как сердце в ней раскипелось, когда гневом так и рвало душу ее, вдруг ни с
того ни с сего помирились, ровно допрежь
того и ссоры никакой
не бывало… Увидала слезы, услыхала рыданья — воском растаяла.
Не видывала до
той поры она, ни от кого даже
не слыхивала,
чтоб парни перед девицами плакали, — а этот…
— Видишь ли, Пантелей Прохорыч, — собравшись с силами, начал Алексей свою исповедь, — у отца с матерью был я дитятко моленное-прошенное, первенцом родился, холили они меня, лелеяли, никогда
того на ум
не вспадало ни мне, ни им,
чтоб привелось мне когда в чужих людях жить,
не свои щи хлебать, чужим сýгревом греться, под чужой крышей спать…
Да
чтоб никто на тебе «вихорево гнезда»
не видал,
не то вся сила его пропадет и станешь робеть пуще прежнего.
— Это Алексей митрополит на сороку заклятие положил,
чтоб она в Москву
не летала. Птица вор, а на Москве, сказывают, и без
того много воров-то.
— И нашим покажи, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Мы ведь поем попросту, как от старых матерей навыкли, по слуху больше…
Не больно много у нас, прости, Христа ради, и таких,
чтоб путем и крюки-то разбирали. Ину пору заведут догматик — «Всемирную славу» аль другой какой — один сóблазн: кто в лес, кто по дрова…
Не то, что у вас, на Рогожском, там пение ангелоподобное… Поучи, родной, поучи, Василий Борисыч, наших-то девиц — много тебе благодарна останусь.
Никитишна сама и мерку для гроба сняла, сама и постель Настину в курятник вынесла,
чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись с этим, она снаружи
того окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан с водой с места
не тронула. Ведь души покойников шесть недель витают на земле и до самых похорон прилетают на место, где разлучились с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
— На дороге сказали, — отвечал Алексей. — В Урене узнал… Едучи туда, кой-где по дороге расспрашивал я, как поближе проехать в Красноярский скит, так назад-то
теми деревнями ехать поопасился,
чтоб не дать подозренья. Окольным путем воротился — восемьдесят верст крюку дал.
А мужикам внушено,
чтоб они про
ту грамоту зря
не болтали, отымут, дескать…
— Истину сказали, что Бог милостив, — перебила ее Манефа. — Да мы-то, окаянные,
не мало грешны… Стóим ли
того,
чтоб он нас миловал?.. Смуты везде, споры, свары, озлобления! Христианское ль
то дело?.. Хоть бы эту австрийскую квашню взять… Каков человек попал в епископы!.. Стяжатель, благодатью Святого Духа ровно горохом торгует!.. Да еще, вправду ли, нет ли, обносятся слухи, что в душегубстве повинен… За такие ль дела Богу нас миловать?
Не в
ту силу говорю,
чтоб матери в старых грехах с ними пребывали…
— Признаться сказать, давненько я о
том помышляю, — молвила Манефа. — Еще тогда, как на Иргизе зачали монастыри отбирать, решила я сама про себя, что рано ли, поздно ли, а такой же участи
не миновать и нам. Ради
того кой-чем загодя распорядилась,
чтоб перемена врасплох
не застала.
Велено по самой скорости шо шле лтикы послать,
чтоб их ониласи и шель памоц разобрать и которы но мешифни
не приписаны,
тех бы шоп шылсак…» [Это так называемая «тарабарская грамота», бывшая в употреблении еще в XVII веке и ранее.
Извещая обо всем, что писали Дрябины, и о
том, какое дело вышло в Красноярском скиту, Манефа просила их в случае неблагополучия принять на некоторое время обительскую святыню,
чтоб во время переборки ее
не лишиться.
— Смотри,
чтоб не вышло по-моему, — усмехнувшись, продолжал Сергей Андреич. —
Не то как же это рассудить? Сам в человеке души
не чает, дорожит им, хлопочет ровно о сыне, а от себя на сторону пускает… Вот, дескать, я его на годок из дому-то спущу, сплетен бы каких насчет девки
не вышло, а там и оженю… право,
не так ли?.. Да ты сам просился от него?
— То-то, губернаторша, смотри! — говорили девки, веря словам ее. В голову никому прийти
не могло,
чтоб, опричь солдаток, вздумал кто гулять с мирским захребетником.