Неточные совпадения
Гостили девушки
у тетки без мала пять годов, обучались Божественному писанию и скитским рукодельям: бисерны лестовки вязать, шелковы кошельки да пояски ткать, по канве шерстью да синелью вышивать и всякому другому белоручному мастерству.
— Ты, Аксинья, к себе на именины жди дорогих
гостей. Обещались пироги есть
у именинницы.
— Свежего купим.
Гости хорошие, надо, чтоб все по
гостям было. Таковы
у нас с тобой, Аксинья, будут
гости, что не токмо цветочного чаю, детища родного для них не пожалею. Любую девку отдам! Вот оно как!
— Коли дома есть, так и ладно. Только смотри
у меня, чтобы не было в чем недостачи. Не осрами, — сказал Патап Максимыч. — Не то, знаешь меня, —
гости со двора, а я за расправу.
На другой день после того
у Чапуриных баню топили. Хоть дело было и не в субботу, но как же приехавших из Комарова
гостей в баньке не попарить? Не по-русски будет, не по старому завету. Да и сам Патап Максимыч такой охотник был попариться, что ему хоть каждый день баню топи.
— А баба-то, пожалуй, и правдой обмолвилась, — сказал тот, что постарше был. — Намедни «хозяин» при мне на базаре самарского купца Снежкова звал в
гости, а
у того Снежкова сын есть, парень молодой, холостой; в Городце частенько бывает. Пожалуй, и в самом деле не свадьба ль
у них затевается.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись
у отца на лето к нам в обитель
гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила
у вас меня. Это еще лучше будет.
— Чтой-то, батька, какой ноне спесивый стал, — возразила Никитишна. — Заночевал бы, завтра пообедал бы. Чуть брожу, а для
гостя дорогого знатный бы обедец состряпала. Наши ключовски ребята лось выследили, сегодня загоняли и привезли. Я бы взяла
у них лосиного мясца, да такое б тебе кушанье состряпала, хоть царю самому на стол. Редко ноне лосей-то стали загонять. Переводятся что-то.
А
у меня теперь мать Манефа
гостит.
— Так-то так, уж я на тебя как на каменну стену надеюсь, кумушка, — отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да нельзя же и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая на работницу Матрену, — давеча
у меня все полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то полы дресвой вздумала мыть… А вот что, кумушка, хотела я
у тебя спросить: на нонешний день к ужину-то что думаешь
гостям сготовить? Без хлеба, без соли нельзя же их спать положить.
Как Никитишна ни спорила, сколько ни говорила, что не следует готовить к чаю этого стола, что
у хороших людей так не водится, Патап Максимыч настоял на своем, убеждая куму-повариху тем, что «ведь не губернатор в
гости к нему едет, будут люди свои, старозаветные, такие, что перед чайком от настоечки никогда не прочь».
«Вот, думает, сижу я здесь разряженная, разукрашенная напоказ жениху постылому, сижу с отцом, с матерью, с
гостями почетными, за богатым угощеньем: вкруг меня
гости беседу ведут согласную, идут
у них разговоры веселые…
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому
у тебя встретился, — сказал незнакомый
гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и я бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека не красят… Не узнаете?..
— Ну, не как в Москве, а тоже живут, — отвечал Данило Тихоныч. — Вот по осени в Казани
гостил я
у дочери, к зятю на именины попал, важнецкий бал задал, почитай, весь город был. До заутрень танцевали.
Чуть не до полночи пировали
гости за ужином. Наконец разошлись. Не все скоро заснули;
у всякого своя дума была. Ни сон, ни дрема что-то не ходят по сеням Патапа Максимыча.
И сам
у министров в почетных
гостях!..
В
гостях на свадьбе аль на крестинах, в праздники тоже храмовые,
у людей первым делом брага да сусло… а там горшки с табаком
гостям на стол — горшок молотого, да горшок крошеного…
— Нет, касатик, уж прости меня, Христа ради, а
у нас уж такой устав: мирским
гостям учреждать особую трапезу во утешение… Вы же путники, а в пути и пост разрешается… Рыбки не припасти ли?
Малец, — крикнул игумен молоденькому бельцу, с подобострастным видом стоявшему в передней, — затепли лампадки-то да в боковушках
у гостей тоже затепли…
— Отец Михей говорит, что есть
у него малая толика живеньких окуньков да язей, да линь с двумя щучками, так он хотел еще уху
гостям сготовить, — сказал отец Спиридоний.
— Ах ты, любезненькой мой!.. — говорил игумен, обнимая Патапа Максимыча. — Касатик ты мой!.. Клопы-то не искусали ли?.. Давно гостей-то не бывало, поди, голодны, собаки… Да не мало ль
у вас сугреву в келье-то было!.. Никак студено?.. Отец Спиридоний, вели-ка мальцу печи поскорее вытопить, да чтобы скутал их вовремя, угару не напустил бы.
Здесь не только могли обедать все жительницы Манефиной обители, — а было их до сотни, — доставало места и посторонним, приходившим из деревень на богомолье или
погостить у гостеприимных матерей и послаще поесть за иноческой трапезой.
— Нельзя, нельзя, — говорила игуменья. — Может статься, Настя опять приедет
погостить, опять же Марье Гавриловне не понравится… Рассохины пусть держат, что надо заплачу. Побывай
у них завтра, поговори с Досифеей.
Макар Тихоныч непомерно был рад дорогим
гостям. К свадьбе все уже было готово, и по приезде в Москву отцы решили повенчать Евграфа с Машей через неделю. Уряжали свадьбу пышную. Хоть Макар Тихоныч и далеко не миллионер был, как думал сначала Гаврила Маркелыч, однако ж на половину миллиона все-таки было
у него в домах, в фабриках и капиталах — человек, значит, в Москве не из последних, а сын один… Стало быть, надо такую свадьбу справить, чтобы долго о ней потом толковали.
— На полатях лежал, в подклете
у них… Спал, а проснулся и слышит, что Патап Максимыч в боковуше с
гостями про анафемское дело разговаривает.
— А скажи-ка ты мне, Алексеюшка, не заметно ль
у вас чего недоброго?.. Этот проходимец, что
у нас
гостил, Стуколов, что ли… Сдается мне, что он каку-нибудь кашу
у нас заварил… Куда Патап-от Максимыч поехал с ним?
— Не шелковы рубахи
у меня на уме, Патап Максимыч, — скорбно молвил Алексей. — Тут отец убивается, захворал от недостатков, матушка кажду ночь плачет, а я шелкову рубаху вдруг вздену! Не так мы, Патап Максимыч, в прежние годы великий праздник встречали!.. Тоже были люди… А ноне — и
гостей угостить не на что и сестрам на улицу не в чем выйти… Не ваши бы милости, разговеться-то нечем бы было.
— Не клянчи, Дементьюшка, — отозвался Родион. —
У нас две недели
гостил, коль
у вас столь же
погостит, дорога-то обсохнет.
—
У кого
гостили? В какой обители? — спросила Назарета.
—
У Анфисиных больше, с матушкой-то Маргаритой мы давние знакомые — она ведь тоже наша московка…
У Фелицатиных тоже
гостил.
— Садиться милости просим, — величаво молвила Манефа, указывая
гостю на лавку
у стола, на котором уже расставлено было скитское угощенье. Икра, балык и другая соленая, подстрекающая на большую еду снедь поставлена была рядом с финиками, урюком, шепталой, пастилой, мочеными в меду яблоками и всяких сортов орехами.
—
У нее, матушка… Еще
у матери Фелицаты
погостил, — ответил Василий Борисыч. — К австрийскому-то священству склонных обителей в Оленеве только и есть.
— А я прибрела на твой уголок поглядеть, — сказала Манефа, садясь на широкое, обтянутое сафьяном кресло. — А
у тебя
гости?.. Ну что, друг, виделся с Марьей Гавриловной?
— Расскажи ты мне, Алексей Трифоныч, расскажи, родной, как поживают они, мои ластушки, как времечко коротают красавицы мои ненаглядные? — пригорюнясь, спрашивала она
гостя, сидевшего за большой сковородкой яичницы-глазуньи. — Как-то они, болезные мои,
у батюшки в дому взвеселяются, поминают ли про нашу обитель, про матушек да про своих советных подружек?
— Ничего… так… пройдет… — успокаивала ее Марья Гавриловна. — Поставь самовар… Да вот еще что… Не знаешь ли?..
У матушки Манефы есть
гости какие на приезде?
Стал Ефрем рассказывать, что
у Патапа Максимыча
гостей на похороны наехало видимо-невидимо; что угощенье будет богатое; что «строят» столы во всю улицу; что каждому будет по три подноса вина, а пива и браги пей, сколько в душу влезет, что на поминки наварено, настряпано, чего и приесть нельзя; что во всех восемнадцати избах деревни Осиповки бабы блины пекут, чтоб на всех поминальщиков стало горяченьких.
— На другой никак день, как ты на Ветлугу уехал, Патап Максимыч стал в Комаров с девицами сряжаться, Марья Гавриловна, купецкая вдова, коли слыхал, живет там
у матушки Манефы, она звала девиц-то
погостить…
Намедни, как перед Масленой
у него
гостила я, Христом Богом молила повеселить чем-нибудь исправника, был бы до нас подобрее, а он, прости Господи, ржет себе, ровно кобыла на овес.
— Да что
у тебя дома-то?.. Малы дети, что ли, плачут? Отчего не
погостить?.. Не попусту живешь… Поживи, потрудись, умирения ради покоя христианского, — сказала Манефа.
— Долго ль
у нас
погостишь? — спросил он.
Покои двухсаженной вышины, оклеенные пестрыми, хоть и сильно загрязненными обоями, бронзовые люстры с подвесными хрусталями, зеркала хоть и тускловатые, но возвышавшиеся чуть не до потолка, триповые, хоть и закопченные занавеси на окнах, золоченые карнизы, расписной потолок — все это непривычному Алексею казалось такою роскошью, таким богатством, что в его голове тотчас же сверкнула мысль: «Эх, поладить бы мне тогда с покойницей Настей, повести бы дело не как
у нас с нею сталось, в таких бы точно хоромах я жил…» Все дивом казалось Алексею: и огромный буфетный шкап
у входа, со множеством полок, уставленных бутылками и хрустальными графинами с разноцветными водками, и блестящие медные тазы по сажени в поперечнике, наполненные кусками льду и трепетавшими еще стерлядями, и множество столиков, покрытых грязноватыми и вечно мокрыми салфетками, вкруг которых чинно восседали за чаем степенные «
гости», одетые наполовину в сюртуки, наполовину в разные сибирки, кафтанчики, чупаны и поддевки.
Дивится пестрой толпе бойких, разбитных половых, что в белых миткалёвых рубахах кучкой стоят
у большого стола середь комнаты и, зорко оглядывая «
гостей», расправляют свои бороды или помахивают концами перекинутых через плеча полотенец.
Попил, поел,
погостил у поромовских Карп Алексеич, да вместо спасиба зá хлеб за́ соль назавтра велел мужикам с поклоном в приказ приходить.
— Не может быть того, чтоб Трифонов сын воровскими делами стал заниматься, — молвил Михайло Васильич. — Я
у Патапа Максимыча намедни на хозяйкиных именинах
гостил. Хорошие люди все собрались… Тогда впервые и видел я Алексея Лохматого. С нами обедал и ужинал. В приближеньи его Патап Максимыч держит и доверье к нему имеет большое. Потому и не может того быть, чтоб Алексей Лохматый на такие дела пошел. А впрочем, повижусь на днях с Патапом Максимычем, спрошу
у него…
Гости из Городца и городские
гости уехали — за пуншами только четверо сидело: сам хозяин, кум Иван Григорьич, удельный голова да Василий Борисыч. Рядом в боковуше, за чайным столом, заправляемым Никитишной, сидели Параша, Груня, Фленушка да Марьюшка.
У мужчин повелась беседа говорливая; в женской горнице в молчанки играли: Никитишна хлопотала за самоваром, Груня к мужским разговорам молча прислушивалась, Параша дремала, Марьюшка с Фленушкой меж собой перешептывались да тихонько посмеивались.
— Как так?.. Столько времени
у моей сестрицы
гостишь, а про такие чудеса не слыхивал? — шутливо удивился Патап Максимыч. — Про отца Исакия, иже в Комарове беса посрами, знаешь?
— Пустых речей говорить тебе не приходится, — отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят
гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется
у меня запор на ворота… И рад бы полетел, да крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да
гости, а насчет отъезда из головы выкинь.
И томился тоской Михайло Васильич, поглядывая на плававшие в воздухе длинные пряди тенетника и на стоявшие густыми столбами над хлебом и покосами толкунцы [Толкунцы, или толкачи, — рои мошек.]. Тянуло его к сетям да к дудочкам — хоть бы разок полежать в озимях до Нефедова дня… Да что поделаешь с своеобычным приятелем? Хоть волком вой, а
гости́ до трех ден
у Чапурина.
— Всякая с пачпортом, только что в списках не значится.
У родных
гостят, — молвила матушка Манефа.
— Знаем, как они
у вас
у родных-то
гостят!.. — опять усмехнулся Патап Максимыч и, отложив другую пачку, спросил сестру: — Много ль обителей по другим скитам?