Неточные совпадения
— Полно грешить-то, Максимыч, — возвысила
голос Аксинья Захаровна. — Чтой-то ты?
Родных дочерей забижать!.. Клеплешь на девку!.. Какой ей муж?.. Обе ничегохонько про эти дела не разумеют.
— Ох, уж эта
родня!.. Одна сухота, — плачущим
голосом говорила Аксинья Захаровна. — Навязался мне на шею!.. Одна остуда в доме. Хоть бы ты его хорошенько поначалил, Максимыч.
— Мое, брат, место завсегда при мне, — отвечал Микешка. — Аль не знаешь, какой я здесь человек? Хозяйский шурин, Аксинье Захаровне брат
родной. Ты не смотри, что я в отрепье хожу… — свысока заговорил Микешка и вдруг, понизив
голос и кланяясь, сказал: — Дай, Алексей Трифоныч, двугривенничек!
— Сироток жалко мне, тятя, — трепетным
голосом ответила девушка, припав к плечу названого родителя. — Сама сирота, разумею… Пошлет ли Господь им
родную мать, как мне послал? Голубчик тятенька, жалко мне их!..
— Ах, Фленушка, моя Фленушка! — страстным, почти незнакомым дотоле Фленушке
голосом воскликнула Манефа и крепко обвила руками шею девушки. —
Родная ты моя!.. Голубушка!.. Как бы знала ты да ведала!..
— Матушка!..
Родная ты моя!.. — упавшим
голосом, едва слышно говорила девушка. — Помолись Богу за меня, за грешницу…
— Да так-то оно так, сударыня, — сказала, взглянув на Марью Гавриловну и понизив
голос, Манефа. — К тому только речь моя, что, живучи столько в обители, ни смирению, ни послушанию она не научилась… А это маленько обидно. Кому не доведись, всяк осудить меня может: тетка-де
родная, а не сумела племянницу научить. Вот про что говорю я, сударыня.
Слышатся в них и глухой, перекатный шум
родных лесов, и тихий всплеск
родных волн, и веселые звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет родителя, дающего детям предсмертное благословение, и сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный
голос матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
Так судили-рядили мужики деревни Поромовой, и все двенадцать дворов в один
голос решили сдать Карпушку в училище — пусть его учится да мучится, а
родные ребятки на печке лежат.
На завалине сидя, в первый раз услыхал он
голос ее, и этот нежный певучий голосок показался ему будто знакомым. Где-то, когда-то слыхал он его и теперь узнавал в нем что-то
родное. Наяву ли где слышал, во сне ли — того он не помнит. Сходны ли звуки его с
голосом матери, ласкавшей его в колыбели, иль с пением ангелов, виденных им во сне во дни невинного раннего детства, не может решить Петр Степаныч.
Владимир в глубокой задумчивости чертил палкой по песку слова: «Софьино, Коломенское, Москва» — слова, непонятные окружавшим его, но милые ему, как узнику привет
родного голоса сквозь решетку тюремную. Никто из них не слыхал приезда высокого гостя.
Неточные совпадения
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих
родных… это ничего; когда они узнают… (ее
голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне,
родной, всю правду! — умоляющим
голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
— Нет, это — плоды вашего дела! — резко возвысила она
голос. — В последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, — хотите ли вы обнаружить адскую интригу против беззащитного старика и пожертвовать «безумными и детскими любовными мечтами вашими», чтоб спасти
родную вашу сестру?
Слышу, деточки,
голоса ваши веселые, слышу шаги ваши на
родных отчих могилках в родительский день; живите пока на солнышке, радуйтесь, а я за вас Бога помолю, в сонном видении к вам сойду… все равно и по смерти любовь!..
Он пел, и от каждого звука его
голоса веяло чем-то
родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль.