«Вот, думает, сижу я здесь разряженная, разукрашенная напоказ жениху постылому,
сижу с отцом, с матерью, с гостями почетными, за богатым угощеньем: вкруг меня гости беседу ведут согласную, идут у них разговоры веселые…
Неточные совпадения
— Знамо, не сама пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. —
Отец с матерью вживе — выдадут. Не век же тебе в девках
сидеть… Вам
с Паранькой не хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое, — прибавил он, обращаясь к жене и к матери Манефе, — у самой только и на уме, как бы замуж, а на речах: «не хочу» да «не пойду».
Трапеза кончилась,
отец будильник
с отцом чашником собрали посуду, оставшиеся куски хлеба и соль. Игумен ударил в кандию, все встали и, стоя на местах, где кто
сидел, в безмолвии прослушали благодарные молитвы, прочитанные канонархом.
Отец Михаил благословил братию, и все попарно тихими стопами пошли вон из келарни.
— Дня через три после того, как приняли нас в монастыре,
сидим мы в келарне, беседуем
с тамошними
отцами.
Сидя в бывшей Настиной светлице, молча глядела Манефа, как Фленушка
с Устиньей Московкой укладывали пожитки ее в чемоданы. Вдруг распахнулась дверь из сеней и вошел Патап Максимыч, одетый по-домашнему: в широкой рубахе из алого канауса, опоясанный шелковым поясом, вытканным в подарок
отцу покойницей Настей. Поглядел он на укладыванье, поглядел на Манефу, почесал слегка голову и молвил сестре...
Внимательно слушал его Самоквасов, впиваясь глазами в красавицу дочку, что
сидела напротив
отца, рядом
с Аграфеной Петровной.
В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он
сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Неточные совпадения
Когда Анна вошла в комнату, Долли
сидела в маленькой гостиной
с белоголовым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на
отца, и слушала его урок из французского чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать оторвала пуговицу и положила ее в карман.
Ассоль было уже пять лет, и
отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда,
сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.
С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде
с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на
отца, укрыла и дочь.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен
сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась
сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая
отцу снизу в лицо, продолжала
с деланым оживлением:
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший
с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог,
сидел молодой нищий. Разговор
отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
Кудряш. Ну, что ж, это ничего. У нас насчет этого оченно слободно. Девки гуляют себе, как хотят,
отцу с матерью и дела нет. Только бабы взаперти
сидят.