Впереди пошли Василий Борисыч с Назаретою. За ними, рассыпавшись кучками, пересмеиваясь и весело болтая, прыгали шаловливые белицы. Фленушка подзадоривала их запеть мирскую. Но что
сходило с рук игуменьиной любимице и баловнице всей обители, на то другие не дерзали. Только Марьюшка да Устинья Московка не прочь были подтянуть Фленушке, да и то вполголоса.
Неточные совпадения
Канонница
с хозяйскими дочерьми вышла. Аксинья Захаровна мыла и прибирала чашки. Патап Максимыч зачал
ходить взад и вперед по горнице, заложив
руки за спину.
— Из Москвы купчик наезжал, матушки Таисе́и сродственник; деньги в раздачу привозил, развеселый такой. Больно его честили; келейница матушки Таисеи — помнишь Варварушку из Кинешмы? — совсем
с ума
сошла по нем; как уехал, так в прорубь кинуться хотела,
руки на себя наложить. Еще Александр Михайлыч бывал, станового письмоводитель, — этот по-прежнему больше все
с Серафимушкой; матушка Таисея грозит уж ее из обители погнать.
— Молодость! — молвил старый Снежков, улыбаясь и положив
руку на плечо сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье на уме… Что ж?.. Молодой квас — и тот играет, а коли млад человек не добесится, так на старости
с ума
сойдет… Веселись, пока молоды. Состарятся, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?
Вскочил
с постели Патап Максимыч и, раздетый, босой, заложа
руки за спину,
прошел в большую горницу и зачал
ходить по ней взад и вперед.
Послушался Колышкин, бросил подряды, купил пароход. Патап Максимыч на первых порах учил его распорядкам, приискал ему хорошего капитана, приказчиков, водоливов, лоцманов, свел
с кладчиками; сам даже давал клади на его пароход, хоть и было ему на чем возить добро свое…
С легкой
руки Чапурина разжился Колышкин лучше прежнего. Года через два покрыл неустойку за неисполненный подряд и воротил убытки…
Прошло еще три года, у Колышкина по Волге два парохода стало бегать.
— Не уйдут!.. Нет,
с моей уды карасям не сорваться!.. Шалишь, кума, — не
с той ноги плясать пошла, — говорил Патап Максимыч,
ходя по комнате и потирая
руки. —
С меня не разживутся!.. Да нет, ты то посуди, Сергей Андреич, живу я, слава тебе Господи, и дела веду не первый год… А они со мной ровно
с малым ребенком вздумали шутки шутить!.. Я ж им отшучу!..
Ходит тогда Ярило ночною порой в белом объяринном [Объярь — волнистая шелковая материя (муар)
с серебряными струями, иногда
с золотыми.] балахоне, на головушке у него венок из алого мака, в
руках спелые колосья всякой яри [Яровой хлеб: пшеница, ячмень, овес, греча, просо и другие.].
Призадумалась Манефа. Сбывались ее предчувствия… Засуча рукава и закинув
руки за спину, молча
ходила она ровными, но быстрыми шагами взад и вперед по келье… В глубоком молчаньи сидела у окна Фленушка и глаз не сводила
с игуменьи.
— Ну, вот видишь ли, матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она, на волю не выходила, мы ее, почитай, недели
с три и в глаза не видывали, какая есть Марья Гавриловна. А на другой день после твоего отъезда оздоровела она, матушка, все болести как
рукой сняло, веселая такая стала да проворная,
ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то какой!..
— Прекрати, — сказала Манефа. Быстро встала
с места, выпрямила стан и, закинув назад
руки, начала
ходить взад и вперед по келье.
Славна была мать Манефа, надо всеми игуменьями высилась, но лишь только возвестили ей о приезде Августы, тотчас из кельи вон и,
сойдя с крыльца, своими
руками помогла старице выйти из повозки.
— Ничего не забыла я ни на капелечку, а только боязно мне, — молвила Марьюшка. — Ты осо́бь статья, тебе все
с рук сойдет, матушка не выдаст, хоша бы и Патапу Максимычу… А мне-то где заступу искать, под чью властную
руку укрыться?..
Огарев сам свез деньги в казармы, и это
сошло с рук. Но молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь случаем, что какой-то чиновник ехал в Москву, попросили его взять письмо, которое доверить почте боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким случаем для засвидетельствования всей ярости своих верноподданнических чувств и представил письмо жандармскому окружному генералу в Москве.
Неточные совпадения
При первом столкновении
с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает
руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может,
пройдет мимо.
На этот призыв выходит из толпы парень и
с разбега бросается в пламя.
Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на нем затлелись, в
руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка
с испуга убежала на огород…
Степан Аркадьич
с тем несколько торжественным лицом,
с которым он садился в председательское кресло в своем присутствии, вошел в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив
руки за спину,
ходил по комнате и думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил
с его женою.
Левин же между тем в панталонах, но без жилета и фрака
ходил взад и вперед по своему нумеру, беспрестанно высовываясь в дверь и оглядывая коридор. Но в коридоре не видно было того, кого он ожидал, и он,
с отчаянием возвращаясь и взмахивая
руками, относился к спокойно курившему Степану Аркадьичу.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не в силах итти дальше,
сошел с дороги в лес и сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял
с потной головы шляпу и лег, облокотившись на
руку, на сочную, лопушистую лесную траву.