Неточные совпадения
— Избным теплом, сидя возле материна сарафана, умен не
будешь, Саввушка. Знаешь ты это? —
спросил его отец.
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и пошел из подклета. Отдавая поклон, Настя зарделась как маков цвет. Идя в верхние горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса
спросила отца, что это за человек такой
был у него?
— А у Глафириных су́прядков разве не
было? —
спросила Настя.
— Какой же грех, — сказала мать Манефа, — лишь бы
было заповеданное. И у нас порой на мирских людей мясное стряпают, белицам тоже ину пору.
Спроси дочерей, садились ли они у меня на обед без курочки аль без говядины во дни положеные.
— Какая это воля девичья? —
спросил, улыбаясь, Патап Максимыч. — Шестой десяток на свете доживаю, про такую волю не слыхивал. И при отцах наших и при дедах про девичью волю не
было слышно. Что ж это за воля такая ноне проявилась? Скажи-ка!
— Что ж из того
будет? —
спросила Настя.
— Совесть-то
есть, аль на базаре потерял? — продолжала Фленушка. — Там по нем тоскуют, плачут, убиваются, целы ночи глаз не смыкают, а он еще
спрашивает… Ну, парень,
была бы моя воля, так бы я тебя отделала, что до гроба жизни своей поминать стал, — прибавила она, изо всей силы колотя кулаком по Алексееву плечу.
— Что ты, окстись! — возразила Никитишна. — Ведь у лося-то, чай, и копыто разделенное, и жвачку он отрыгает. Макария преподобного «житие» читал ли? Дал бы разве Божий угодник лося народу ясти, когда бы святыми отцами не
было того заповедано… Да что же про своих-то ничего не скажешь? А я, дура, не
спрошу. Ну, как кумушка поживает, Аксинья Захаровна?
— Как же это за ужин без варева сесть? Ладно ли
будет? — с недоумением
спросила Аксинья Захаровна. — Ну, а назавтра, на обед-от, что ты состряпаешь?
— А как согласна
будет — женишься? —
спросил Патап Максимыч.
Начал расспросы Стуколов,
спрашивал про людей
былого времени, с которыми, живучи за Волгой, бывал в близких сношениях, и про всех почти, про кого ни
спрашивал, дали ему один ответ: «помер… помер… померла».
— Не слыхал?.. — с лукавой усмешкой
спросил паломник. — А из чего это у тебя сделано? —
спросил он Патапа Максимыча, взявши его за руку, на которой для праздника надеты
были два дорогих перстня.
— Тебе что? —
спросил шепотом, но гроза и в шепоте слышна
была.
— Так как же, Патап Максимыч,
будет наше дело? — после минутного молчания
спросил Стуколов.
— Кого Господь даровал? —
спросил дядя Онуфрий. — Зиму зименскую от чужих людей духу не
было, на конец лесованья гости пожаловали.
— Как же
быть? — в раздумье
спрашивал Патап Максимыч.
— То-то и
есть, что деялось, — сказал дядя Онуфрий. — Мы видели, что на небе перед полночью
было… Тут-то вот и премудрая, тайная сила Творца Небесного… И про ту силу великую не то что мы, люди старые, подростки у нас знают… Петряйко! Что вечор на небе деялось? —
спросил он племянника.
— Сами-то отколь
будете? —
спросил он Патапа Максимыча.
— Так ведь и Артемий тут же
будет? — с досадой
спросил Патап Максимыч.
— Когда ж это
было? —
спросил Патап Максимыч.
— По-вашему, разбойники, по-нашему, есаулы-молодцы да вольные казаки, — бойко ответил Артемий, с удальством тряхнув головой и сверкнув черными глазами. —
Спеть, что ли, господин купец? —
спросил Артемий. — Словами не расскажешь.
Одной силой-храбростью тут не возьмешь, надо вещбу знать…» — «А какая же на то вещба
есть?» —
спросил у колдуна Стенька Разин.
— Как же
будет у нас? — продолжал Патап Максимыч. — Благословляй, что ли, свят муж, к ловцам посылать?.. Рыбешка здесь редкостная, янтарь янтарем… Ну, Яким Прохорыч, так уж и
быть, опоганимся, да вплоть до Святой и закаемся… Право же говорю, дорожным людям пост разрешается… Хоть Манефу
спроси… На что мастерица посты разбирать, и та в пути разрешает.
— Отец Михаил, да сам-то ты что же? —
спросил Патап Максимыч, заметив, что игумен не
выпил водки.
— Что же? Какое теперь
будет твое решенье? —
спросил у Патапа Максимыча Стуколов.
— Так как же, как дело-то
было? —
спрашивал Колышкин.
— Ну? —
спросил Колышкин смолкшего
было Патапа Максимыча.
— Красноярский! — воскликнул Патап Максимыч. —
Есть такой… Знаю тот скит… Что ж тако? —
спрашивал он с нетерпеньем.
— Как же теперь дело
будет? —
спросил, зевая во весь рот, Дюков.
— Из городу, поди, наехали? Купцы
были? —
спросила мать Никанора.
— И из городу
были, и из деревень
были, и купцы
были: всякие
были. Да ну их — Господь с ними. Вы-то как без меня поживали? —
спросила Манефа.
— Спаси тебя Христос, Софьюшка, — отвечала игуменья. — Постели-ка ты мне на лежаночке, да потри-ка мне ноги-то березовым маслицем. Ноют что-то. Ну, что, Марьюшка, — ласково обратилась Манефа к головщице, — я тебя не
спросила: как ты поживала? Здорова ль
была, голубка?
— Где ж это
было?.. В келарне?.. При мужиках?.. — встав с лежанки и выпрямляясь во весь рост, строгим, твердым голосом
спросила Манефа.
— В чем Настенька-то
была? —
спросила головщица.
— Стало
быть, Настенька допрежь водилась с ним? —
спрашивала Марьюшка.
— А разве, тятенька, у вас
есть на примете? — взволнованным голосом
спросил Евграф.
Да, чуть
было не забыл
спросить…
— Не знаю, тятенька, о том речи не
было. Как же бы смел я без вашего приказанья
спросить? — отвечал Евграф Макарыч.
— Когда ж невесте-то
будешь объявлять? —
спросил новый жених.
— Да что ж ты полагаешь? — сгорая любопытством,
спрашивала Таифа. — Скажи, Пантелеюшка… Сколько лет меня знаешь?.. Без пути лишних слов болтать не охотница, всякая тайна у меня в груди, как огонь в кремне, скрыта. Опять же и сама я Патапа Максимыча, как родного, люблю, а уж дочек его, так и сказать не умею, как люблю, ровно бы мои дети
были.
— С кем же
были разговоры? — угрюмо
спросила Манефа.
— Не ври, парень, по глазам вижу, что знаешь про ихнее дело… Ты же намедни и сам шептался с этим проходимцем… Да у тебя в боковуше и Патап Максимыч, от людей таясь, с ним говорил да с этим острожником Дюковым. Не может
быть, чтоб не знал ты ихнего дела. Сказывай… Не ко вреду
спрашиваю, а всем на пользу.
— То-то и
есть… А давеча говоришь: в Красну рамень… Сам знаю, что они на Ветлуге, а по какому делу?.. По золотому?.. Так, что ли?.. — порывисто
спрашивал Пантелей.
— Как же мы Страшную-то да Пасху без попа
будем? — унылым голосом
спросила у мужа Аксинья Захаровна.
— Рада бы не слушать, да молва, что ветер, сама в окна лезет, — отвечала Аксинья Захаровна. — Намедни без тебя кривая рожа, Пахомиха, из Шишкина притащилась… Новины [Новина — каток крестьянского холста в три стены, то
есть в 30 аршин длины.] хотела продать… И та подлюха
спрашивает: «Котору кралю за купецкого-то сына ладили?» А девицы тут сидят, при них паскуда тако слово молвила… Уж задала же я ей купецкого сына… Вдругорядь не заглянет на двор.
— Тебе-то Алексей по мысли ли
будет?.. —
спрашивал он.
— И
спрошу, — сказал Патап Максимыч. — Я
было так думал — утре, как христосоваться станем, огорошить бы их: «Целуйтесь, мол, и во славу Христову и всласть — вы, мол, жених с невестой…» Да к отцу Алексей-от выпросился. Нельзя не пустить.
— С Мóсквы [За Волгой во многих местностях говорят Мóсква твердым «ó».], что ль,
будете? —
спросил Дементий.
— Здоровы ль все? —
спросила она. — Садись, гость
будешь, — примолвила она.
— Патап Максимыч в отлучке
был? —
спросила Манефа.