Неточные совпадения
— Я, батюшка, всей душой рад послужить, за твою родительскую хлеб-соль заработать, сколько силы да уменья хватит,
и дома радехонек
и на стороне — где прикажешь, — сказал красавец Алексей.
«Пускай посмотрит, — раздумывал он, заложив руки за спину
и расхаживая взад
и вперед по горнице, — пускай поглядит Данило Тихоныч, каково Патап Чапурин в своем околотке живет, как «подначальных крестьян» хлебом-солью чествует
и в каком почете мир-народ его держит».
— Знамо, не сама пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — Отец с матерью вживе — выдадут. Не век же тебе в девках сидеть… Вам с Паранькой не хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое, — прибавил он, обращаясь к жене
и к матери Манефе, — у самой только
и на уме, как бы замуж, а на речах: «не хочу» да «не пойду».
Обычай «крутить свадьбу уходом» исстари за Волгой ведется, а держится больше оттого, что в тамошнем крестьянском быту каждая девка, живучи у родителей, несет долю нерадостную. Девкой в семье дорожат как даровою работницей
и замуж «честью» ее отдают неохотно. Надо, говорят, девке родительскую хлеб-соль отработать; заработаешь — иди куда хочешь. А срок дочерних заработков длинен: до тридцати лет
и больше она повинна у отца с матерью в работницах жить.
— Так-то так, уж я на тебя как на каменну стену надеюсь, кумушка, — отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да нельзя же
и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая на работницу Матрену, — давеча у меня все полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то полы дресвой вздумала мыть… А вот что, кумушка, хотела я у тебя спросить: на нонешний день к ужину-то что думаешь гостям сготовить? Без
хлеба, без
соли нельзя же их спать положить.
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем
и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем Бог послал! Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
Родимая моя доченька,
Любимое мое дитятко,
Настасья свет Патаповна,
Тебе добро принять пожаловать
Стакан да пива пьяного,
Чарочку да зелена вина,
От меня, от горюши победныя.
С моего ли пива пьяного
Не болит буйна головушка,
Не щемит да ретиво сердце;
Весело да напиватися
И легко да просыпатися.
Ты пожалуй, бела лебедушка,
Хлеба-соли покушати:
Дубовы столы порасставлены,
Яства сахарны наношены.
Христианами зовутся, сами только
и дышат обителями, без нашего хлеба-соли давно бы с голоду перемерли, а вот какие слова говорят!..
— Ерихоны, дуй вас горой!.. Перекосило б вас с угла на угол, — бранился дядя Елистрат, кладя в карманы оставшиеся куски белого
и пеклеванного
хлеба и пару соленых огурцов… — Ну, земляк, — обратился он к Алексею, потягиваясь
и распуская опояску, — за
хлеб, за
соль, за щи спляшем, за пироги песенку споем!.. Пора, значит, всхрапнуть маленько. Стало брюхо что гора, дай Бог добресть до двора.
И тут же, рядом с заунывною, веками выстраданною песней, вдруг грянет громогласное, торжественное, к самому небу парящее величанье русской хлеб-соли
и белого царя православного.
И крепко-накрепко наказывали бабам поберегать парнишку, приглядеть иной раз, чтоб грехом не окривел аль зубов передних ему не вышибли… Тогда беда непоправимая — зáдаром пропадут хлеб-соль
и мирское о сироте попечение — нельзя будет в рекруты сдать.
— По гривне с души, — сказал он. — По иным деревням у меня пятак положóн, а вы люди свои: с вас
и гривна не обидна. Надо бы побольше, да уж так
и быть, хлеб-соль вашу поминаючи, больше гривны на первый раз не приму.
И в тот же день во всяком дому появляются новые серпы
и новые косы. Летошных нет, на придачу булыне пошли. А по осени «масляно рыло» возьмет свое. Деньгами гроша не получит, зато льном да пряжей туго-натуго нагрузит воза, да еще в каждой деревне его отцом-благодетелем назовут, да не то что хлеб-соль — пшенники, лапшенники, пшенницы, лапшенницы на стол ему поставят… Появятся
и оладьи,
и пряженцы,
и курочка с насести,
и косушка вина ради почести булыни
и знакомства с ним напередки́.
— Пустых речей говорить тебе не приходится, — отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор на ворота…
И рад бы полетел, да крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да гости, а насчет отъезда из головы выкинь.
Хлеба-то вволю, а мужику одним
хлебом не изжить,
и на то
и на другое деньги ему надобны:
и соли купить,
и дегтю,
и топор,
и заступ,
и серпы,
и косы, да мало ль еще чего…
— Да я казначею мать Таифу на другой же день в Москву
и в Питер послала, — отвечала Манефа. — Дрябину Никите Васильичу писала с ней, чтобы Громовы всеми мерами постарались отвести бурю, покланялись бы хорошенько высшим властям; Громовы ко всем вельможам ведь вхожи, с министрами хлеб-соль водят.
Но старая спесь не совсем вымерла в Улангере — не со многими обителями других скитов тамошние матери знакомство
и хлеб-соль водили.
—
И третий потерпит, — сказала казначея. — Оленушка девица еще молодая, в обитель взята с малолетства, совсем как есть нагишом, надо ж ей обительскую хлеб-соль отработать. На покое-то жить, кажись бы, раненько.
— Вот дела-то!.. Вот дела-то какие!.. — качая головой, печаловалась мать Таисея
и, опомнившись, быстро схватила поднос с кулебякой
и, подавая его с поклоном Манефе, умильным голосом проговорила: — Не побрезгуй убогим приношеньем — не привел Господь видеть тебя за трапезой, дозволь хоть келейно пирожком тебе поклониться… Покушай нашего хлеба-соли во здравие.
— Повремени, сударь, — молвила Манефа. — Без хлеба-соли из кельи гостей не пущают. Чайку хоть испей… —
и, растворив дверь, кликнула Устинью Московку.
Не судила, не рядила за скитскою трапезой братчина — свой суд матери сказывали: «Кто Бога боится, тот в церковь не ходит, с попами, с дьяками хлеб-соль не водит…»
И те суды-поученья, сладким кусом да пьяным пойлом приправленные, немало людей от церквей отлучали.
— Спасибо на памяти про нашу хлеб-соль, — сухо промолвил Патап Максимыч. — Не беспокойте себя понапрасну, Марья Гавриловна. Ни чаю, ни кофею, ни закусывать мне теперь неохота…
И за то благодарен, что хлеб-соль моя не забыта.
— Помилуйте, почтеннейший господин Чапурин, как же возможно вашу хлеб-соль нам позабыть? — молвил Алексей. — Хоша в те времена
и в крестьянстве я числился, никакого авантажу за собой не имел, однако ж забыть того не могу… Справляй, справляй, а ты, Марья Гавриловна… Не можно того, чтоб не угостить господина Чапурина. Сами у него угощались,
и я
и ты.