Неточные совпадения
— Заладил себе, как сорока Якова: муж да муж, — молвила на то Аксинья Захаровна. — Только и речей у тебя. Хоть бы пожалел маленько девку-то. Ты бы
лучше вот послушал, что матушка Манефа про скитских «сирот» говорит. Про тех, что меж обителей особняком по своим кельям
живут. Старухи старые, хворые; пить-есть хотят, а взять неоткуда.
С той поры стала Никитишна за
хорошее жалованье у того барина
жить, потом в другой дом перешла, еще побогаче, там еще больше платы ей положили.
Родители были честные люди, хоть не тысячники, а
прожили век свой в
хорошем достатке.
Чем в тесной кельенке
жить на задворище, не в пример
лучше казалось ей похозяйничать в
хорошем, просторном дому.
—
Лучше будет, ненаглядный ты мой… Кус ты мой сахарный, уста твои сладкие, золотая головушка, не в пример
лучше нам по закону
жить, — приставала Мавра. — Теперь же вот и отец Онисим наехал, пойдем к нему, повенчаемся. Зажили б мы с тобой, голубчик, припеваючи: у тебя домик и всякое заведение, да и я не бесприданница, — тоже без ужина спать не ложусь, — кой-что и у меня в избенке найдется.
Отец ее был хоть не из великих тысячников, но все же достатки имел
хорошие и
жил душа в душу с молодой женой, утешаясь, не нарадуясь на подраставшую Груню.
— Не мути мою душу. Грех!.. — с грустью и досадой ответил Иван Григорьич. — Не на то с тобой до седых волос в дружбе
прожили, чтоб на старости издеваться друг над другом. Полно чепуху-то молоть, про домашних
лучше скажи! Что Аксинья Захаровна? Детки?
— Просим любить нас, лаской своей не оставить, Аксинья Захаровна, — говорил хозяйке Данило Тихоныч. — И парнишку моего лаской не оставьте… Вы не смотрите, что на нем такая одежа… Что станешь делать с молодежью? В городе
живем, в столицах бываем; нельзя… А по душе, сударыня, парень он у меня
хороший, как есть нашего старого завета.
У него, что у отца, то же на уме было: похвалиться перед будущим тестем: вот, дескать, с какими людьми мы знаемся, а вы, дескать, сиволапые, живучи в захолустье, понятия не имеете, как
хорошие люди в столицах
живут.
— Оно, конечно, воля Божия первей всего, — сказал старый Снежков, — однако ж все-таки нам теперь бы желательно ваше слово услышать, по тому самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась — одно слово, распрекрасная девица, каких на свете мало
живет, и паренек мой тоже говорит, что ему невесты
лучше не надо.
Диву дался Патап Максимыч. Сколько лет на свете
живет, книги тоже читает, с
хорошими людьми водится, а досель не слыхал, не ведал про такую штуку… Думалось ему, что паломник из-за моря вывез свою матку, а тут закоптелый лесник, последний, может быть, человек, у себя в зимнице такую же вещь держит.
— Нашему брату этого нельзя, — молвил Патап Максимыч. —
Живем в миру, со всяким народом дела бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной раз хороводимся… И то мне думается, что
хороший человек завсегда хорош, в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого человека возлюбить.
— Полно же, полно… Ну, Бог простит… Спойте же
хорошее что-нибудь…
Живете в обители, грех беса тешить греховными бесстыдными песнями.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я, матушка, слава тебе Господи, седьмой десяток правдой
живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с родителем
лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну дом запишу, а опричь того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу… Идет, что ли?
Так расхваливала Манефа жизнь монастырскую, что Марье Гавриловне понравилось ее приглашенье.
Жить в уединении, в тихом приюте, средь добрых людей, возле матушки Манефы, бывшей во дни невзгод единственною ее утешительницей, — чего еще
лучше?..
— Ах, Марья Гавриловна, Марья Гавриловна!.. Зачем вы, голубушка, старались поднять меня с одра болезни?
Лучше б мне отойти сего света… Ох, тяжело мне
жить…
Лучше в дырявой лодке по морю плавать, чем
жить со властной женой…
Не судил мне Господь с тобой
пожить,
Покидала ты меня, горюшу, раным-ранешенько,
Миновалася жизнь моя
хорошая,
Наступило горько слезовое времечко…
— Такого старца видно с первого разу, — решил Патап Максимыч. — Душа человек — одно слово… И хозяин домовитый и жизни
хорошей человек!.. Нет, Сергей Андреич, я ведь тоже не первый год на свете
живу — людей различать могу.
— Давно
живу с ними, сударыня,
лучше вас знаю их, лоботрясов, — с досадой прервала ее Манефа.
Лучше до греха теперь же за мир в ученье его отдать:
жив останется, и ученый наших рук не минует…
Скорняков был не из последних тысячников по Заволжью. Хоть далеко было ему до Патапа Максимыча, однако ж достатки имел
хорошие и
жил в полном изобильи и довольстве.
Знал Скорняков и про то, что опять куда-то уехал Алексей из Осиповки, что в дому у Патапа Максимыча больше
жить он не будет и что все это вышло не от каких-либо худых дел его, а оттого, что Патап Максимыч, будучи им очень доволен и радея о нем как о сыне, что-то такое больно
хорошее на стороне для него замышляет…
— Сызмальства середь скитов
живу, — продолжал Патап Максимыч, — сколько на своем веку перезнал я этих иноков да инокинь, ни единой путной души не видывал. Нашел было
хорошего старца, просто тебе сказать — свят человек, — и тот мошенником оказался. Красноярского игумна, отца Михаила, знавал?
И разбогател народ и
живет теперь
лучше здешнего…
— Дело-то, матушка, такое вышло, что поневоле должна я поблизости от пристани
жить, — отозвалась Марья Гавриловна. — Сами знаете, что издали за хозяйством нельзя наблюдать, каких
хороших людей ни найми.
— В городе станем
жить, в большом каменном доме, — говорила ей Марья Гавриловна, принимаясь за укладыванье. — Весело будет нам, Таня, народу там много, будем кататься в коляске на
хороших лошадях, по реке на пароходе поедем кататься… Видала ль ты пароходы-то?.. Да нет, где тебе видать!.. Вот увидишь, Таня, у меня теперь свой пароход и свой дом будет. Весело будем
жить, Танюшка, весело.
— Все, кажись, было к ее удовольствию, — продолжал Самоквасов. — И красота, и молодость, и достатки
хорошие. Ей ли бы не
жить?
Умелую надо,
хорошую, устав бы знала и всякую службу исправить могла, к тому ж не вертячка была бы, умела бы
жить в
хорошем дому…
А была б я дочь отецкая, да
жила б я в миру у
хороших родителей, не выдали б они меня замуж, разве сама бы охотой пошла.
Так уж
лучше мне в девках свой век вековать,
лучше в келье до гроба
прожить, чем чужую жизнь заедать и самой на мученье идти…
— Как знаешь, держать тебя не властна́, — сказала Манефа. — А
лучше б тебе это время у нас
прожить. По крайности меня-то дождись, пока ворочусь из Шарпана. Там все будут, и Оленевские и других скитов, расскажут, что у них деется. С этими вестями и поехал бы в Москву.
— И
хорошее дело, — согласилась Манефа. — Так и скажу ему. Человек он разумный, не поскорбит, сам поймет, что на эти дни ему в светелке у нас
проживать не годится.
— Попозже-то
лучше бы. Не столь видно, — сказал Сушило. — Хотя при нашем храме стороннего народа, опричь церковного клира, никого не
живет, однако ж все-таки
лучше, как попозднее-то приедете. В сумерки этак, в сумерки постарайтесь… Потому, ежели днем венчать, так, увидевши ваш поезд, из деревень вылезут свадьбу глядеть. А в таком деле, как наше, чем меньше очевидцев, тем безопаснее и спокойнее… Погоню за собой чаете?
Неточные совпадения
— Это точно, что с правдой
жить хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово тебе молвлю:
лучше бы тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать!
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте
жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что
хорошего!
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Сан-глота, который летал в городском саду по воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно было показаться и «благоденственным» и «удивления достойным». В первый раз свободно вздохнули глуповцы и поняли, что
жить «без утеснения» не в пример
лучше, чем
жить «с утеснением».
Либеральная партия говорила или,
лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом
жить было бы очень весело.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели
жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет
хорошая.