Неточные совпадения
Об этой самозванке
писали иностранцы с разными, по обыкновению, прикрасами. Они-то и утвердили мнение, будто эта женщина действительно была дочерью императрицы, имевшею законное право на русский престол, что, взятая в Италии
графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским, она была привезена в Петербург, заточена в Петропавловскую крепость и там, 10 сентября 1777 года, во время сильного наводнения, затоплена в каземате, из которого ее забыли или не хотели вывести.
На другой день Екатерина велела
графу Воронцову
написать указ о даровании Разумовскому, как супругу покойной императрицы, титула императорского высочества и проект указа показать Разумовскому, но попросить его, чтоб он предварительно показал бумаги, удостоверяющие в действительности события.
Дело о пугачевском бунте, которого не показали Пушкину, до сих пор запечатано, и никто еще из исследователей русской истории вполне им не пользовался [Некоторые части дела о Пугачеве, по ходатайству
графа Перовского, были открыты покойному Надеждину, когда он
писал свои «Исследования о скопческой ереси», начальник которой, Кондратий Селиванов, современник Пугачева, также называл себя императором Петром III.].
Наконец сам Михаил Огинский не мог устоять пред красотою очаровательной принцессы, она и его запутала в свои сети [В мае 1774 года, когда
граф Огинский ухе расстался с своею очаровательницей, он
писал к ней письмо, из которого можно заключать о свойстве их отношений в Париже. «Quoiqu'a peine je puis me remuer encore, j’aurais, pourtant fait l’impossible pour vous voir, sans 1’accident nouveau de la maladie du roi (французского) il m ’await bien doux de vous embrasser.
Кто такой был этот русский князь — неизвестно, но впоследствии
граф Орлов-Чесменский, когда уже взял самозванку,
писал императрице, что она находилась в сношениях с одним знатным русским путешественником, намекая на Ивана Ивановича Шувалова.
Герцог Ларошфуко и
граф Бюсси, приезжавшие в Оберштейн к скучавшему по своей подруге князю Лимбургу, уверяли его, что в парижских салонах много толкуют о принцессе и представляют будущность ее в самом блестящем виде, ибо полагают за несомненное, что она, по законно ей принадлежащему праву, рано или поздно, наденет корону Российской империи [Де-Марин
писал об этом принцессе в Рагузу.].
Действительно, еще за четыре дня до отправления письма к султану (18 августа 1774 года) она набросала мысли для составления воззвания к русским морякам и
написала письмо к
графу Алексею Орлову.
К
графу Орлову она
писала следующее...
Вы понимаете,
граф, что мы не обязаны
писать вам так откровенно, но мы полагаемся на ваше благоразумие и правильный взгляд на вещи.
Принцесса с нетерпением ожидала в Рагузе ответов от султана и от
графа Орлова, еще довольно дружно живя с Радзивилом и французскими офицерами, а также с консулами французским и неаполитанским. Наскучив ждать, она 11 сентября
написала новое письмо к султану, стараясь отклонить его от утверждения мирного договора, еще не ратификованного, и прося о немедленной присылке фирмана на проезд в Константинополь.
Она начинает письмо заявлением уверенности своей в том, что предприятие ее будет встречено
графом с сочувствием, и что успех ее может отвратить перуны, готовые поразить его. «Вы в Петербурге, —
писала она, — не доверяете никому, друг друга подозреваете, боитесь, сомневаетесь, ищете помощи, но не знаете, где ее найти.
Писав к
графу Панину, что заключенный мир непрочен, она
писала по искреннему убеждению.
Января 27 Христенек
писал принцессе, что, получив от
графа Орлова письмо, о котором нужно переговорить с «ее светлостью», он просит назначить ему день и час приема.
Из Пизы
писали в это время в Варшаву, что
граф Орлов, выезжая с «знаменитою иностранкой», постоянно обходится с нею чрезвычайно почтительно: ни он и никто из русских не садится в ее присутствии; если же кто говорит с нею, то, кажется, стоит перед нею на коленях.
Тогда принцесса
написала письмо к
графу Орлову.
Впрочем,
граф Алексей Григорьевич тотчас же донес об этом письме императрице: «У нее есть и моей руки письмо на немецком языке, —
писал он, — только без подписания имени моего, что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу спасти ее».
В 1768 году Екатерина послала его против турок и
писала к
графу Салтыкову: «дай бог ему счастья отцовского», но князь Александр Михайлович, как видно, не наследовал от родителя ни счастья, ни военных талантов.
Получив известие, что «всклепавшая на себя имя» находится в руках Грейга, императрица 22 марта
написала два рескрипта: один
графу Алексею Орлову, другой князю Голицыну.
Еще при отплытии их из Ливорно
граф Орлов
писал в Лондон к находившемуся там русскому посланнику, чтобы заблаговременно сделаны были им распоряжения к снабжению русского флота всем, что будет для него нужно.
«Я во всю жизнь мою никогда не исполнял такого тяжелого поручения»,
писал он к
графу Орлову.
Он умолчал и о том, что взятая в Пизе переписка конфедерации принадлежит ему, а не самозванке, и что
граф Потоцкий
писал к нему 6 января 1775 года о возвращении вверенной ему переписки конфедерации с турецкими властями.
Резиденты курфирста Трирского,
граф Ланьяско, и польского двора, маркиз Античи — несколько раз бывали у нее; последний вел с ней переписку и на адресах
писал: «Ее высочеству принцессе Елизавете».
Испуганная такою неожиданностью, я
написала к
графу Орлову письмо, требуя разъяснения случившегося; он отвечал мне на немецком языке.
— С какою же целию
писали вы к
графу Орлову и послали ему завещание и проект манифеста?
Письмо к
графу Орлову от имени принцессы Елизаветы
писала не я, оно не моей руки и не подписано мной.
На другой день по отправлении донесения к императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы письмо. Она
писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни императрицы, иначе не поехала бы с
графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
«Я сначала хотела все эти бумаги послать к
графу Орлову, —
писала она, — я не знала иного пути для доставления их императрице, но я побоялась отослать их все вдруг, думая, что на почте обратят внимание на необыкновенно большой пакет и, пожалуй, вскроют его.
Препровождая его, я не
писала от себя к
графу, боясь неприятностей, если бы при бумагах такого содержания нашли письмо от меня.
Эти копии я
писала, чтобы со временем переслать их к
графу Орлову, с тем, чтоб он представил их императрице.
Неточные совпадения
Писали, что один заграничный
граф или барон на одной венской железной дороге надевал одному тамошнему банкиру, при публике, на ноги туфли, а тот был так ординарен, что допустил это.
Главные качества
графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и
писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
С отчаяния
графу Маттеи в Милан
написал; прислал книгу и капли, Бог с ним.
Граф Строганов, попечитель,
писал брату, и мне следовало явиться к нему.
— Позвольте, — говорил самый кроткий консул из всех, бывших после Юния Брута и Калпурния Бестии, — вы письмо это
напишите не ко мне, а к
графу Орлову, я же только сообщу его канцлеру.