Неточные совпадения
Повестили им
от исправника,
вели бы медведéй в город к такому-то дню.
Дуня, как все дети, с большой охотой, даже с самодовольством принялась за ученье, но скоро соскучилась, охота у ней отпала, и никак не могла она отличить буки
от веди. Сидевшая рядом Анисья Терентьевна сильно хмурилась. Так и подмывало ее прикрикнуть на ребенка по-своему, рассказать ей про турлы-мурлы, да не посмела. А Марко Данилыч, видя, что мысли у дочки вразброд пошли, отодвинул азбуку и, ласково погладив Дуню по головке, сказал...
Убитая нежданными
вестями, Дарья Сергевна вся погрузилась в не испытанное еще ею доселе горе
от клеветы.
Называла по именам дома богатых раскольников, где
от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу
вести, про то и думать нечего.
«И то еще я замечал, — говорил он, — что пенсионная, выйдя замуж, рано ли поздно, хахаля заведет себе, а не то и двух, а котора у мастерицы была в обученье, дура-то дурой окажется, да к тому же и злобы много накопит в себе…» А Макрина тотчáс ему на те речи: «С мужьями у таких жен, сколько я их ни видывала, ладов не бывает: взбалмошны, непокорливы, что ни день, то в дому содом да драна грамота, и таким женам много
от супружеских кулаков достается…» Наговорившись с Марком Данилычем о таких женах и девицах, Макрина ровно обрывала свои россказни, заводила речь о стороннем, а дня через два опять, бывало,
поведет прежние речи…
Апостол-от Павел женскому полу
повелел главу покровенну имети…
— Хозяин плывет! — мимоходом молвил лоцману Василий Фадеев. Тот бегом в казенку на второй барже и там наскоро вздел красну рубаху, чтоб достойным образом встретить впервые приехавшего на караван такого хозяина, что любит хороший порядок, любит его во всем
от мала до велика. Пробегая к казенке, лоцман
повестил проходившего мимо водолива о приезде хозяина, и тотчас на всех восьми баржах смолокуровского каравана раздались голоса...
— Полноте-ка, ребята, чепуху-то нести, — молвил, отходя
от них, приказчик. — Да и некогда мне с вами растабарывать, лепортицу
велел сготовить, кто сколько денег из вас перебрал, а я грехом проспал маленько… Пойти сготовить поскорее, не то приедет с водяным — разлютуется.
Сердце сердцу
весть подает. И у Лизы новый братец с мыслей не сходит… Каждое слово его она вспоминает и каждому слову дивится, думая, отчего это она до сих пор ни
от кого таких разумных слов не слыхивала…
— Ох, чадо, чадо! Что мне с тобой делать-то? — вздохнул беглый поп, покачивая головой и умильно глядя на Федора Меркулыча. — Началить тебя — не послушаешь, усовестить — ухом не
поведешь,
от Писания святых отец сказать тебе — слушать не захочешь, плюнешь да прочь пойдешь… Что мне с тобой делать-то, старче Божий?
Встречаясь со знакомыми, Доронин под рукой разузнавал про Веденеева — каков он нравом и каковы у него дела торговые. Кто ни знал Дмитрия Петровича, все говорили про него похвально, отзывались как о человеке дельном и хорошем. Опричь Смолокурова, ни
от кого не слыхал Зиновий Алексеич худых
вестей про него.
— А ты не вдруг… Лучше помаленьку, — грубо ответил Корней. — Ты, умная голова, то разумей, что я Корней и что на всякий спех у меня свой смех. А ты бы вот меня к себе в дом
повел, да хорошеньку фатеру отвел, да чайком бы угостил, да винца бы поднес, а потом бы уж и спрашивал, по какому делу, откуда и
от кого я прибыл к тебе.
— Этот Корней с письмом ко мне
от Смолокурова приехал, — шепотом продолжал Володеров. — Вот оно, прочитайте, ежели угодно, — прибавил он, кладя письмо на стол. — У Марка Данилыча где-то там на Низу баржа с тюленем осталась и должна идти к Макарью. А как у Макарья цены стали самые низкие, как есть в убыток, по рублю да по рублю с гривной, так он и просит меня остановить его баржу, ежели пойдет мимо Царицына, а Корнею
велел плыть ниже, до самой Бирючьей Косы, остановил бы ту баржу, где встретится.
— Невеселые
вести от Макарья привез, — сказал, указывая на Корнея, приказчик Меркулову.
С городской горы порой раздаются редкие, заунывные удары колоколов — то церковные сторожа
повещают попа с прихожанами, что не даром с них деньги берут, исправно караулят
от воров церковь Божию.
— Кажись бы, теперича и беды-то опасаться нечего, — сказал Федор Афанасьев. — Тогда мы с тобой
от Чапурина удирали, а теперь он на себя все дело принял — я-де сам наперед знал про ту самокрутку, я-де сам и коней-то им наймовал… Ну, он так он. Пущай его бахвáлится, убытку
от него нам нет никакого… А прималчивать все-таки станем, как ты
велел… В этом будь благонадежен…
От Дорониных
вести про Петра Степаныча дошли и до Марка Данилыча. Он только головой покачал, а потом на другой аль на третий день — как-то к слову пришлось, рассказал обо всем Дарье Сергевне. Когда говорил он, Дуня в смежной комнате сидела, а дверь была не притворена.
От слова до́ слова слышала она, что отец рассказывал.
Она хвалила Дуню за ее доброту, о которой знала
от Дарьи Сергевны, и за то, что
ведет она жизнь тихую, скромную, уединенную, не увлекается суетными мирскими забавами.
Торговля не Бог знает какие барыши ей давала, но то было тетке Арине дороже всего, что она каждый день
от возвращавшихся с работ из города сосновских мужиков, а больше того
от проезжих, узнавала
вестей по три короба и тотчас делилась ими с бабами, прибавляя к слухам немало и своих небылиц и каждую быль красным словцом разукрашивая.
Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем
вели спор
от Писания. Из них молодой поповцем оказался, а пожилой был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди за греховную скверну.
Лет десять тому недород был у нас, а на другой год хлеб-от градом выбило, а потом еще через год село выгорело, так он кажинный год половину оброка прощал, а пожар у кого случится, овин либо баня сгорит, завсегда
велит леску на выстройку дать.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
Сам Николай Александрыч объявил «сионскую
весть» дворецкому Сидору Савельеву, что без малого сорок годов, еще с той поры, как молодые барчата освободились
от заморских учителей, находился при нем безотлучно.
— Надо потрудиться, Пахомушка, — говорил он ему, — объезжай святую братию,
повести, что в ночь на воскресенье будет раденье. В Коршунову прежде всего поезжай, позови матроса Семенушку, оттоль в Порошино заверни к дьякону, потом к Дмитрию Осипычу, а
от него в город к Кисловым поезжай. Постарайся приехать к ним засветло, а утром пораньше поезжай в Княж-Хабаров монастырь за Софронушкой.
С ранней молодости был он набожен и до страсти любил церковную службу, жизнь
вел тихую, скромную, удаляясь
от шумных сборищ, где господствовали картеж да водка.
Должна отречься
от своей воли, не должна иметь никаких желаний, должна все исполнять, что б тебе ни
повелели, хотя б и подумалось тебе, что это зазорно или неправедно…
— Только, чур, наперед уговор, — начал молчавший Орошин. — Ежель на чем порешим, кажду малость делать сообща, по совету, значит, со всеми. Друг
от дружки дел не таить, друг дружке ножки не подставлять. Без того всем можно разориться, а ежели будем
вести дела вкупе, тогда и барыши возьмем хорошие, и досыта насмеемся над Лебякиным, над Колодкиным и над зятьями Доронина.
— Мы с Никитой Федорычем решили
вести дела безо всякого кредита, на чистые. Сами не будем векселей давать и
от других не станем брать. Спору нет, эти векселя надежные — и Столбов, и Сумбатов люди крепкие, об Василье Васильиче Водопьянове и говорить нечего, да ведь уплата-то по их векселям после спуска флага.
Так ты повидай Авдотью-то Марковну да скажи ей
от меня: тятенька, мол, седни только
от Макарья приехали; ехали, мол, на лошадях, потому-де маленько приустали, письмá не пишут, а
велели на словах вашей чести доложить, чтобы, дескать, на сих же самых лошадях безотменно домой жаловали…
— Не мешайте, — с важностью в осанке и голосе сказал толстенький лекарь; а потом попросил городничего, чтоб
велел он всем подальше отойти
от больного.
— И не надо, — перебил ее Патап Максимыч. — Без них управимся. А вот покамест до приезда Авдотьи Марковны извольте-ка получить
от меня на домашнее хозяйство, — сказал Патап Максимыч. — Да денег-то не жалейте, чтобы все шло по-прежнему. А приказчику сейчас же
велите прийти ко мне. Да лошадок готовили бы, Груне ехать пора. Изготовьте что нужно на дорогу Авдотье Марковне.
Со страстным нетерпеньем ожидает Дуня племянника Варвары Петровны — Денисова. Ждали его в семье Луповицких, как родственника; любопытно было узнать
от него про араратских «веденцов». В Денисове Дуня надеялась увидеть небесного посланника. «Приближается к печальной нашей юдоли избранный человек, — так она думает. — Принесет он благие
вести, возвестит глаголы мудрости, расскажет о царстве блаженных на Арарате».
И потом стала говорить, что вот идет посол
от закавказских братьев. Наставит он на всяко благо. Забудем скорби и печали, скоро настанет блаженный день света и славы. С любовью и упованьем станем ждать посланника. Что ни
повелит, все творите, что ни возвестит, всему верьте. Блюдитесь житейской суеты, ежечасно боритесь со злым, боритесь с лукавым князем мира сего, являйте друг ко другу любовь, и благодать пребудет с вами.
Когда собравшиеся в дорогу сидели за прощальной трапезой, привезли почту. Николай Александрович новое письмо
от Денисова получил. Писал тот, что его опять задержали дела и что приедет он в Луповицы не раньше как через неделю после Успенья, зато прогостит недели три, а может, и месяц. Все были рады, а кормщик обещал, только что приедет он,
повестить о том всех Божьих людей. И за то были ему благодарны.
А все
от книг, что
велела читать Марья Ивановна!..
— Авдотья Марковна, — после долгого молчанья сказал отец Прохор, — доходили до меня
вести, что хотя ваши годы и молодые, а в Писании вы довольно сведущи. Не
от себя и не
от человеческих писаний предлагаю вам, а сказанное самим истинным Христом возвещаю. Божественные словеса неизмеримо выше всяких слов, всяких писаний и всяких деяний человеческих. Веруете ли вы во святое Евангелие?
Хотя бы он потребовал
от кого-нибудь из учеников согрешить или впасть в тяжкое преступление, каждый без рассужденья исполнил бы, что
повелел он, будь то воровство, грабеж, поджог, убийство самого близкого и ни в чем не повинного человека.
— Благодетель наш, Андрей Александрыч, — говорила со слезами матушка попадья. — Истинный вы наш благодетель! Эка, Петрович-от, на беду, отъехал… А впрочем, что ж его ждать, и без него обойдется дело.
Велите конторщику осмотреть, а Степанидушка с ключами с ним пойдет и погреб ему отопрет, и житницу, и клеть, и чуланы. Она и запишет все на грамотке.
Не знаю уж,
от кого и каким образом узнал владыка, что я в губернии, и
велел прийти к нему.
— Вот! Одной рукой людей
от телесной смерти спасают, а другой
ведут их в вечную смерть, в адскую погибель, — вздохнув и поникнув седой головой, сказал отец Прохор. — Доколе, Господи, терпишь ты им?
Немного оправясь
от смущенья,
повела она речь о постороннем.
Поведешь, бывало, с ней разговор о душеспасительном — молчит, зачнешь читать что-нибудь
от святых отец — молчит, зевает, спать на нее охота найдет, заместо душевного-то умиления.
Несмотря на все предосторожности, в тот же день проведали в Осиповке про ночные похождения Василья Борисыча. Худые
вести всегда опережают. Тотчас после обеда не только насмешки, но самые крепкие ругательства и громкие окрики привелось ему выслушать
от Патапа Максимыча.
— Так ты вздумал и на стороне шашни заводить! — кричал разъяренный тестюшка. — На супрядки по чужим деревням к девкам ходить! Срамить честно́й мой дом хочешь! Так помни, бабий угодник, что батраков у меня вволю,
велю баню задать — так вспорют тебя, что вспомнишь сидорову козу. До смерти не забудешь, перестанешь бегать
от жены!.. Смей только еще раз уйти на посиделки!
Он выбежал на улицу и увидал, что впереди работники
ведут со связанными руками Илью да Минея, а за ними трех рабочих, всех в крови
от ударов ломами.
Отвернулся Василий Борисыч
от Рогожских и с другими людьми знакомство
повел.
Не очень-то доверял словам Таисеи Семен Петрович и знакомым путем пошел к кельям Манефы. И путь не тот был, как прежде. Тогда по зеленой луговине пролегала узенькая тропинка и
вела от одной к другой, а теперь была едва проходимая дорожка, с обеих сторон занесенная высокими снежными сугробами чуть не в рост человека. Отряхиваясь
от снега, налипшего на сапоги и самое платье, пошел саратовец на крыльцо Манефы и вдруг увидал, что пред ним по сеням идет с какой-то посудой Марьюшка.
О Марье Ивановне имеются самые достоверные сведения, якобы и она взята и неизвестно где заключена, — сказывают, в каком-то монастыре, где-то очень далеко; слышал я о том в консистории, а там сии
вести идут
от самого владыки, стало быть, совершенно верны.