Хоть и знали люди Божьи, что Софронушка завел известную детскую песню, но все-таки слушали его с напряженным вниманием… Хоть и знали, что «из
песни слова не выкинешь», но слова: «нашли пророки книгу» возбудили в них любопытство. «А что, ежели вместо зюзюки он другое запоет и возвестит какое-нибудь откровение свыше?»
Неточные совпадения
«Бесстрастие телесное имети, ступание кротко, глас умерен,
слово благочинно, пищу и питие немятежно»; а она у вас намедни за обедом кричит, шумит, даже, прости Господи, мирску
песню запела…
Не догадываясь, что
песня поется по заказу Петра Степаныча, Веденеев еще больше смутился при первых
словах ее. И украдкой не смеет взглянуть на Наталью Зиновьевну. А она, веселая, игривая, кивает сестре головкой и с детской простотой говорит...
— Говорят: «Сказка — складка, а
песня — быль», — усмехнулся, вслушавшись в Наташины
слова, Марко Данилыч. — Пожалуй, скоро и в самом деле сбудется, про что в
песне поется. Так али нет, Татьяна Андревна?..
И про то ребятишки рассказывали, что слыхали они, как ночью в Фатьянке
песни поют, —
слов разобрать нельзя, а слышится голос
песен мирских.
Но ведь на раденьях людей Божьих не сами они поют, не своей волей, не своим хотеньем; дух, живущий в них, и
слова песен, и напев им внушает…
Не слыхала Варенька
слов Дуни. Громче и громче раздавалась ее
песня в теплице под сенью длиннолистных пальм.
— Не поминай, не поминай погибельного имени!.. — оторопелым от страха голосом она закричала. — Одно ему имя — враг. Нет другого имени. Станешь его именами уста свои сквернить, душу осквернишь — не видать тогда тебе праведных, не слыхать ни «новой
песни», ни «живого
слова».
Вдруг
песня оборвáлась. Перестали прыгать и все молча расселись — мужчины по одну сторону горницы, женщины по другую. Никто ни
слова, лишь тяжелые вздохи утомившихся Божьих людей были слышны. Но никто еще из них не достиг исступленного восторга.
— Заверяю вас, сударыня, — молвила Аннушка. — Самовидцы говорили. Пляшут и мирские
песни поют, а
слов разобрать нельзя, потому что далеко. Охают, кричат, иные визжат. И что такое у них делается, никто не знает.
И до самого расхода с посиделок все на тот же голос, все такими же
словами жалобилась и причитала завидущая на чужое добро Акулина Мироновна. А девушки пели
песню за
песней, добры молодцы подпевали им. Не один раз выносила Мироновна из подполья зелена вина, но питье было неширокое, нешибкое, в карманах у парней было пустовато, а в долг честная вдовица никому не давала.
А Илюшка пустобояровский, немного поплясав, сел среди шума и гама за красный стол, под образами. Сидит, облокотясь на стол, сам ни
слова. Не радуют его больше ни
песни, ни пляски. Подошла было к нему Лизавета Трофимовна, стала было на пляску его звать, но возлюбленный ее, угрюмый и насупленный, ни
слова не молвивши, оттолкнул ее от себя. Слезы навернулись на глазах отецкой дочери, однако ж она смолчала, перенесла обиду.
— Что там спорить, — воскликнул Белоярцев: — дело всем известное, коли про то уж песня поется; из
песни слова не выкинешь, — и, дернув рукою по струнам гитары, Белоярцев запел в голос «Ивушки»:
Неточные совпадения
Не русские
слова, // А горе в них такое же, // Как в русской
песне, слышалось, // Без берегу, без дна.
«Стой! — крикнул укорительно // Какой-то попик седенький // Рассказчику. — Грешишь! // Шла борона прямехонько, // Да вдруг махнула в сторону — // На камень зуб попал! // Коли взялся рассказывать, // Так
слова не выкидывай // Из
песни: или странникам // Ты сказку говоришь?.. // Я знал Ермилу Гирина…»
Я запомнил эту
песню от
слова до
слова:
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного
слова. Иногда шум
песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
Мне памятно другое время! // В заветных иногда мечтах // Держу я счастливое стремя… // И ножку чувствую в руках; // Опять кипит воображенье, // Опять ее прикосновенье // Зажгло в увядшем сердце кровь, // Опять тоска, опять любовь!.. // Но полно прославлять надменных // Болтливой лирою своей; // Они не стоят ни страстей, // Ни
песен, ими вдохновенных: //
Слова и взор волшебниц сих // Обманчивы… как ножки их.