Неточные совпадения
Две трети рабочих, наевшись, тотчас же
спать завалились, человек с двадцать в кучу собрáлось. Опять
пошло галденье.
— Куда уж лучше, Марко Данилыч! О лучшем-то нечего и помышлять, — сказала Таифа. — Хоть бы в вере-то Господь сохранил, а то вон ведь какие
напасти у нас
пошли: в единоверческую многие хотят…
Сумрачен, пасмурен вышел и тихо
пошел, не размышляя куда и зачем. Молча и дико смотрит вокруг, и все ему кажется в желтом каком-то тумане. Шумный говор, громкие крики людей, стук и скрип тяжело нагруженных возов, резкий пронзительный стук целых обозов с железом — не слышны ему. Холод по телу его пробегал, хоть знойный полдень в то время
пало́м пáлил.
— Нет, уж увольте, — на своем стоял Флор Гаврилов. — Я же… Оченно благодарны за ваши ласки… Я уж, признаться, и чайку попил, и чем Бог
послал поужинал,
спать надо теперь. Пора. Наши за Волгой давно уж
спят.
Нет-нет, а дождичек и почнет накрапывать, а потом и припустит, и зачастит, а те
спят себе во
славу Божию, только лишь изредка который-нибудь с холоду да от сырости маленько пожмется…
— Нет, не
спят,
пойдем, коли хочешь, туда.
—
Спит, — отвечала Марьюшка. — К нам покамест
пойдем, краля-то твоя дома…
—
Пали до нас и о тебе, друг мой, недобрые вести, будто и ты мирской
славой стал соблазняться, — начала Манефа, только что успела выйти келейница. — Потому-то я тебе по духовной любви и говорила так насчет Громова да Злобина. Мирская
слава до добра не доводит, любезный мой Петр Степаныч. Верь слову — добра желая говорю.
Раздался детский крик, обмерла Аграфена Петровна… Меньшая девочка ее лежала на мостовой у колес подъехавшей коляски. Сшибло ль ее, сама ли
упала с испугу — Бог ее знает… Ястребом ринулась мать, но ребенок был уж на руках черной женщины. В глазах помутилось у Аграфены Петровны, зелень
пошла… Едва устояла она на ногах.
Но для того надо претерпеть все беды, все
напасти и скорби, надо все земное отвергнуть: и честь, и
славу, и богатство, и самолюбие, и обидчивость, самый стыд отвергнуть и всякое к себе пристрастие…
Вот середь круга выходит девица. Рдеют пышные ланиты, высокой волной поднимается грудь, застенчиво поникли темные очи, робеет чернобровая красавица, первая по Миршени невеста Марфуша, богатого скупщика Семена Парамонова дочь. Тихо двинулся хоровод, громкую песню запел он, и
пошла Марфуша
павой ходить, сама беленьким платочком помахивает. А молодцы и девицы дружно поют...
Какую
напасть ты
послал на нас…
Сынки по стопам родителя
пошли, яблочко недалеко от яблони
падает, такие же фармазоны.
И
упал в судорогах и корчах на пол. Пена
пошла у него изо рта. А дьякон церковным напевом громогласно поет из пасхального канона...
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги
попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «
слава Богу» скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай… Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во грех не поставит зажилить чужую копейку.
На пристань из работной избы
пошел Марко Данилыч, а там лесники, развалясь на плотах,
спят себе, пригретые солнышком.
Долго бы лежать тут Марку Данилычу, да увидела его соседка Акулина Прокудина.
Шла Акулина с ведрами по воду близ того места, где
упал Марко Данилыч. Вгляделась… «Батюшки светы!.. Сам Смолокуров лежит». Окликнула — не отвечает, в другой, в третий раз окликнула — ни словечка в ответ. Поставила Акулина ведра, подошла: недвижим Марко Данилыч, безгласен, рот на сторону, а сам глухо хрипит. Перепугалась Акулина, взяла за руку Марка Данилыча — не владеет рука.
Вечером долго сидели за чайным столом.
Шли разговоры веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек
попал — ни конца, ни краю не было его затейным рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До
упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
И той корочкой люди Божьи Тимофей да Арина с нищим убогим человеком поделились, на печке его
спать положили, а сами в холодную клеть ночевать
пошли.
По малом времени иерусалимский старец и Максим целую ночь радели на святом кругу, а когда Божьи люди
спать разошлись, оба
пошли на Арарат к Ноеву ковчегу.
— В окошках не видно свету, надо думать, что
спать полегли, а то бы прямо к Поликарпу Андреичу
пошла, — сказала Аграфена Петровна.
—
Пойдем в те комнаты, надо мне на ребяток моих посмотреть, не расшалились ли; да и
спать уж пора их укладывать.
— Однако, парень, не пора ли
спать? Пойдем-ка, друг, опочив держать, — сказал Чапурин, отходя к воротам. Самоквасов следом за ним
пошел.
На
славу, ровно напоказ, ловчей и бойчей всех других отплясывал Илья пустобояровский, всех величавей,
павой выступала, всех красивей плечами подергивала, задорней и страстней поводила глазами и платочком помахивала отецкая дочь Лизавета Трофимовна.
Но с утра Михайлова кануна погода вдруг изменилась, сначала по небу
пошли беловатые косички, потом мороз стал быстро
спадать, а тут подул ветерок из гнилого угла.
Недели полторы тому, как она в бане парилась, а оттуда домой
пошла очень уж налегке да, говорят еще, на босу ногу, а на дворе-то было вьюжно и морозно. Босыми-то ногами, слышь, в сугроб
попала, ну и слегла на другой день. Много ли такой надо? Сам знаешь, какая она телом нежная, не то что у нас, простых людей, бабы бывают, той ни вьюга, ни сугроб нипочем.
«О-о! — подумал Патап Максимыч. — Так вон оно откуда все
пошло. Значит, это все Фленушка устроила. На такие дела только ее и взять. Эх, ведал бы да знал я тогда об этом, таких бы надавал ей тузов, что, пожалуй, и в игуменьи теперь не
попала бы».