Он показал мне деревянного конька грубой работы, у которого под животом вырезано было четырехугольное отверстие, и по сторонам его фигурные столбики, долженствующие изображать ноги. Потом позвал Трезорку и стал
проделывать с ним фокусы.
Вдруг лицо его выразило ужас. Он увидал двух обезьян — Егорушку и Соньку, которые, видимо, нисколько не проникнутые торжественностью ожидания адмирала, с самым беззаботным видом играли на палубе, гоняясь друг за другом, и дразнили добродушнейшего и несколько неуклюжего водолаза,
проделывая с ним всевозможные обезьяньи каверзы, к общему удовольствию команды.
Он, впрочем, надеялся выйти из этого затруднительного положения при посредстве того же Луганского, и даже
проделать с ним и лакомым куском в виде его наследства то же, что и с князем Шестовым и его капиталами, но уж без риска потерять его, и потому решился пока тратить свои деньги.
Обличенные им купцы не оставались в долгу и не раз бивали они «литератора», мазали ему лысину горчицей и
проделывали с ним всевозможные штуки, подсказанные пьяною фантазией расходившихся самодуров.
Неточные совпадения
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я
проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам
с тобою нельзя обманывать себя. Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Так что же —
с кадетами идти? — очень звонко спросил человек без шляпы; из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но у него соскользнуло пенсне
с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и забыл о корке. А покуда он
проделывал все это, человек
с бумагой успел сказать:
Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал
проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку,
с трубкой, табаком, маленькой глиняной жаровней,
с горячими углями и пепельницей, и тем же порядком ставили перед нами.
С этим еще было труднее возиться. Японцам хорошо, сидя на полу и в просторном платье,
проделывать все эти штуки: набивать трубку, закуривать углем, вытряхивать пепел; а нам каково со стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович
с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал
с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и
с биением сердца, а для чего он все это
проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.