Неточные совпадения
Маляр. Только б залучить деньги-то, а то
вот как зажму, силой не отымешь.
Павлин. Я, пожалуй, допущу; только с уговором, господа.
Вот первое: которые почище (указывает на подрядчика, маляра, столяра и старосту), останьтесь здесь (остальным), а вы к крыльцу. Второе дело:
как барышня из экипажа, сейчас все к ручке; а кто, по усердию, может и в ножки. Об деньгах и не заикаться; с праздником можно поздравить, а об деньгах чтоб ни слова.
Павлин. Нельзя же-с. И ах,
как они чудесно рассуждают! Евлампия Николаевна богаты очень — значит, им можно и небогатого жениха, только б молодого,
вот как наш Аполлон Викторыч; Михаил Борисыч Лыняев тоже богаты и уж в летах — для них теперь на примете есть барышня, княжеского рода; немолодая, это точно-с, и в головке у них словно
как дрожание, а уж так образованы, так образованы, что сказать нельзя-с. (Взглянув в окно.) Да
вот, должно быть, барина привезли.
Мурзавецкий. Что ты важничаешь! Точно
какое одолжение мне сделал. Я тебе приказал, ты мне подал,
вот и все. Смел бы ты не подать.
Мурзавецкая (покачав головою). Ах, Аполлон, Аполлон! Если жалеть тебя и любить
как следует, так ведь с ума сойдешь, глядя на тебя.
Вот что ты мне скажи: совладать-то с собой ты можешь али нет — ну, хоть ненадолго!
Мурзавецкий. Боже мой,
как я влюблен-то в нее! Уж это… уж это… тут, ма тант, слов нет. Мерси, мерси!
Вот за это мерси! (Целует у нее руку.)
Мурзавецкий. Ах, я оставлю; уж сказал, так и оставлю. Только не вдруг, сразу нельзя: знаете, бывают
какие случаи, ма тант? Трагические случаи бывают.
Вот один вдруг оборвал и,
как сидел, так… без всяких прелюдий, просто даже без покаяния, ма тант.
Вот оно что!
Мурзавецкая. Зачем срок? Что мне себя связывать! Отдам,
вот и все тут. Я еще не знаю, сколько у меня денег и есть ли деньги — да и копаться-то в них за грех считаю. Когда понадобятся… да не то что когда понадобятся, а когда захочу отдать, так деньги найдутся, стоит только пошарить кругом себя. И найдется ровно столько, сколько нужно.
Вот какие со мной чудеса бывают. Да ты веришь аль нет?
Дело
вот какое: брат мой, Виктор Давыдыч, отец Аполлона, имел дела с Купавиным, с мужем Евлампии.
Чугунов. Надо бы какой-нибудь счетец старый найти, или в книгах конторских нет ли
каких расчетов, на чем вам претензию основать… да я поищу-с. Потом мы с Аполлоном Викторычем дело и кончим миром у мирового. Я
какой вам угодно долг признаю, хоть во сто тысяч. Выдадут Аполлону Викторычу исполнительный лист,
вот уж тогда дело будет крепко, таким документом пугнуть можно-с! Выходи замуж, а то, мол, разорю.
Чугунов. Что это вы
какие слова говорите! Зачем, благодетельница, такие слова говорить! Ну, что за подлог? Умное дело —
вот как это называется. Такая воля была господина Купавина; а не все ли равно, что на словах, что на письме он ее выразил. А если без письма-то Евлампия Николаевна не поверит да денег не даст, так не больше ли тогда греха-то будет? И воля покойного не будет исполнена, и бедным на помин его доброй души ничего не достанется.
Мурзавецкая. Разбойник ты начисто, Вукол,
как погляжу я на тебя.
Вот я бедным помогаю, так для них можно и душой покривить, грех небольшой; а ты, поди, и для своей корысти от такого баловства не прочь. (Прячет письмо в карман и грозит Чугунову.) Эй, Вукол, совесть-то, совесть-то не забывай, пуще всего! Ведь это дело уголовное.
Мурзавецкая. Ах,
какой храбрый! А ты
вот что скажи: отчего ты людям-то не кажешься, ни у кого не бываешь?
Мурзавецкая.
Вот страсть
какая! Бобылем-то разве лучше жить?
Мурзавецкая (Анфусе). Полно ты плакать-то, погоди, я еще жить хочу. (Купавиной.) А
вот что, красавица ты моя, о себе-то ты помнишь, а мужа-то поминаешь ли
как следует?
Мурзавецкая. А ты беспокоишься? Напрасно. Тебе
какое дело, что твой муж его ограбил? Нищий, так нищий, ну, и проси милостыню да с горя по кабакам шляйся!
Вот как живи, так богата будешь. Аль ты не такая? Ну, хорошо, я сама к тебе заеду, потолкуем об этом; скоро, скоро заеду.
Мурзавецкая. Прощайте, дорогие гостьи! (Смотрит на Купавину.) Добрая у тебя душа, Евлампеюшка! Дай тебе Бог счастья (шепотом), мужа хорошего! Ведь
вот я
как тебя люблю, словно ты мне дочь. (Анфусе.) Ишь ты, кутаешься, точно в Киев.
Мурзавецкая (подняв глаза к небу). Ах, окаянная я, окаянная! (Глафире.) Глафира, я окаянная. Что ты на меня смотришь? Да,
вот, я окаянная, а ты
как думала? Кажется, и не замолить мне, что нынче нагрешила. Бабу малоразумную обманула — все равно что малого ребенка. И обедать не буду, буду поклоны класть. И ты не обедай, постись со мной! Сейчас, сейчас в образную! И ты, и ты… (Встает.)
Чугунов.
Вот это жалко-с. Такая вы знаменитая у нас барыня, и
как вы себя стесняете в деньгах, даже удивительно.
Чугунов. Что Мурзавецкие! Мизинца они вашего не стоят. А то плут! Ну, плут! а ведь тоже чувство. (Ударяет себя в грудь.)
Вот они, слезы-то. Они даром не польются. (Целует руку у Купавиной.) Ну,
как я теперь против вас какую-нибудь такую… большую подлость сделаю! Это мне будет очень трудно и очень даже совестно!
Мурзавецкая. Ну уж,
какое удовольствие! Это дело, матушка, к Богу вопиет;
вот что я тебе скажу.
Глафира. Нет, для меня она ничего не сделает. У ней во всем расчет! Она ловкая женщина, она сумеет выдать и за богатого человека, но только с тем, чтобы взять потом в свои руки и пользоваться всем, чем можно, и еще твердить постоянно, что она
вот как облагодетельствовала.
Купавина. Согласна; но кто ему дал право учить меня! Что я, малолетняя, что ли? Это оскорбительно. Я не отвечала и, признаюсь, довольно-таки охладела к нему. Он приедет сегодня или завтра;
вот я посмотрю на него,
как он поведет себя, и, если замечу, что он имеет виды на меня, я полюбезничаю с ним, потом посмеюсь и отпущу его в Петербург ни с чем.
Купавина. Постараюсь. Мне страшно за мою свободу.
Вот письмо от него, я еще его не читала, видишь,
как я равнодушна. Мне привез его Лыняев.
Купавина. Чудо,
как ты мила! Уж разве он каменный, а то
как бы, кажется… (В двери.) Тетя, прикажите обедать подавать. Да
вот и Михайло Борисыч идет.
Глафира.
Как же не бояться? Любовь мне ничего не принесет, кроме страданий. Я девушка со вкусом и могу полюбить только порядочного человека; а порядочные люди ищут богатых.
Вот отчего я прячусь и убегаю от общества — я боюсь полюбить. Вы не смотрите, что я скромна, тихие воды глубоки, и я чувствую, что если полюблю…
Глафира. Хоть сейчас. Я видела,
как он прошел на гулянье, я пойду и приведу его сюда. Подождите меня здесь!
Вот и Евлампия Николаевна. (Уходит.)
Горецкий.
Как бы я для вас прибил кого-нибудь,
вот бы трепку задал веселую!
Глафира. А
вот какую мы спросим.
Глафира. Оттопырится нижняя губка, явится повелительный тон, величественный жест.
Как мила и нежна я буду с посторонними и
как строга с вами.
Как счастливы вы будете, когда дождетесь от меня милостивого слова. Уж не буду я суетиться и бегать для вас, и не будете вы папашей, а просто Мишель… (Говорит лениво.) «Мишель, сбегай, я забыла в саду на скамейке мой платок!» И вы побежите. Это
вот один способ заставить жениться; он хотя старый, но верный; а то есть еще и другие.
А
какая она хорошенькая,
какая милая, умная! Ведь
вот долго ли! Посидишь этак вечера два с ней — и начнешь подумывать; а там только пооплошай, и запрягут! Хорошо еще, что она в монастырь-то идет; а то бы и от нее надо было бегать. Нет, поскорей поужинать у них да домой, от греха подальше, только она меня и видела. А после хоть и увижусь с ней, так только «здравствуйте!» да «прощайте!». Хороша ты, Глафира Алексеевна, а свобода и покой и холостая жизнь моя лучше тебя.
Лыняев.
Вот она сама тебе расскажет,
как выманили у нее тысячу рублей.
Беркутов. А что ж Чугунов? Подьячий
как подьячий — разумеется, пальца в рот не клади. Ведь вы, горячие юристы, все больше насчет высших взглядов, а, глядишь, простого прошения написать не умеете. А Чугуновы — старого закала, свод законов на память знает;
вот они и нужны.
Беркутов. В другом месте это огромное богатство, а здесь на лес цены низки: лесопромышленники дадут вам рублей по десяти за десятину — значит, надо продать его почти весь. А без лесу имение стоит грош. Дадут и дороже десяти рублей, но с рассрочкой платежа, по вырубке, а вам нужны деньги сейчас.
Вот какое ваше положение!
Кто что ни говори, а холостая жизнь очень приятна.
Вот теперь, например, если б я был женат, ведь жена помешала бы спать. «Не спи, душенька, нехорошо, тебе нездорово, ты от этого толстеешь». А того и знать не хочет,
как ее «душеньке» приятно уснуть, когда сон клонит и глаза смыкаются… (Садится на диван под окном.)
Купавина. Михайло Борисыч, Михайло Борисыч!
Вот вы
какой! Ах, притворщик!
Мурзавецкая. Ну
вот, поди ж ты,
какая герцогиня нашлась.
Чугунов.
Вот,
вот она
какая!
Мурзавецкая. Да
как ты посмел рот-то разинуть! Кому ты говоришь? Благородной даме ты такие подлости предлагаешь! Так бы
вот тебя по лысине-то и огрела. Да и стоит. (Прислушиваясь.) Никак кто-то подъехал! Поди закуси что-нибудь! Я тебя после позову.
Беркутов.
Какие шутки! Да
вот, недалеко ходить, сейчас один молодой человек сам сознался, что наделал фальшивых векселей.
Чугунов. Надо наказать, Василий Иваныч, надо.
Как это можно бланки выдавать! Отберут имение-то
как раз.
Вот я только три тысячи написал, а ведь у всякого ли совесть-то такая,
как у меня.
Беркутов.
Вот мы его и оценим
как следует. (Диктует.) Получено в уплату две тысячи пятьсот…
Мурзавецкая. В затруднительное? Ошибаешься (стучит костылем), ошибаешься, говорю тебе. Я лучше вас знаю, что вам нужно: что тебе нужно, что ей. Ее душа мне известна; я в нее,
как в зеркало, смотрю:
вот я сейчас вижу, что она тебя любит. И тебе пора остепениться. Денег, что ль, больших ищешь? Так стыдно тебе! А ты душу ищи.
Мурзавецкая. Об одном, батюшка, я тебя прошу: не пеняй ты на меня, своя воля была.
Вот эту пару так уж точно я сосватала,
вот за них должна буду Богу отвечать; а вы,
как знаете.
Чугунов. Золотой-то он — точно золотой; а я вам
вот что скажу! За что нас Лыняев волками-то называл?
Какие мы с вами волки? Мы куры, голуби… по зернышку клюем, да никогда сыты не бываем.
Вот они волки-то!
Вот эти сразу помногу глотают.