Бальзаминов. Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего не сделаешь. Ничего не нужно, только будь счастье.
Вот уж правду-то русская пословица говорит: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки я, маменька, не унываю. Этот сон… хоть я его и не весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки я от него могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!
Неточные совпадения
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что
уж тут! А
вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
Бальзаминов. Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из головы вон!
Вот видите, маменька, какой я несчастный человек!
Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек в мире:
вот так оно и есть. В каком я месяце, маменька, родился?
Красавина. Нешто я, матушка, не понимаю? У меня совесть-то чище золота, одно слово — хрусталь, да что ж ты прикажешь делать, коли такие оказии выходят? Ты рассуди, какая мне радость, что всякое дело все врозь да врозь. Первое дело — хлопоты даром пропадают, а второе дело — всему нашему званию мараль. А просто сказать: «Знать, не судьба!»
Вот и все тут. Ну да
уж я вам за всю свою провинность теперь заслужу.
Красавина. Не такая душа у меня. Ежели я против кого виновата, так
уж я пополам разорвусь, а за свою вину вдвое заслужу.
Вот у меня какая душа! Хоша оно в нынешнем свете с такой добродетелью жить трудно, милая…
Красавина. Ну его! И без него жарко. Что такое чай? Вода! А вода, ведь она вред делает, мельницы ломает.
Уж ты меня лучше ужо как следует попотчуй, я к тебе вечерком зайду. А теперь
вот что я тебе скажу. Такая у меня на примете есть краля, что, признаться сказать, согрешила — подумала про твоего сына, что, мол, не жирно ли ему это будет?
Красавина. Ну где ему! Тысяч до десяти сочтет, а больше не сумеет. А то
вот еще какие оказии бывают, ты знаешь ли? Что-то строили,
уж я не припомню, так артитехторы считали, считали, цифирю не хватило.
Красавина. Ну
вот когда такой закон от тебя выдет, тогда мы и будем жить по-твоему; а до тех пор,
уж ты не взыщи, все будет по старому русскому заведению: «По Сеньке шапка, по Еремке кафтан». А то
вот тебе еще другая пословица: «Видит собака молоко, да рыло коротко».
Чебаков. Так
вот что, Бальзаминов: нельзя иначе, надо непременно башмачником. А то как же вы к ним в дом войдете? А вы наденьте сертук похуже, да фуражку,
вот хоть эту, которая у вас в руках, волосы растреплите, запачкайте лицо чем-нибудь и ступайте. Позвоните у ворот, вам отопрут, вы и скажите, что, мол, башмачник, барышням мерку снимать. Там
уж знают, вас сейчас и проведут к барышням.
Красавина.
Уж это так точно, поверь моему слову!
Вот видишь — забор. Так выше этого забора у них ходули.
Бальзаминова. Ну
вот видишь ли! Значит, что ж мудреного, что Миша женится на богатой?
Вот в этаком-то случае сон-то и много значит, когда ждешь-то чего-нибудь. Такой
уж я, Матрена, сон видела, такой странный, что и не знаю, чему приписать! Вижу: будто я на гулянье, что ли, только народу, народу видимо-невидимо.
Матрена. Ну
уж это,
вот режь ты меня сейчас на части, ни за что не пойму, к чему приписать!
Чебаков. Вам хочется знать? Ну
уж этого я вам не скажу.
Вот пойдемте, так сами увидите.
Бальзаминова.
Вот какая у нас сторона!
Уж самого необходимого, и то не скоро найдешь! На картах кто не гадает ли, не слыхала ль ты?
Вот мы три доски сняли, а те
уж тут дожидаются.
Вот, пей, да и говори
уж что-нибудь одно.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы
уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить. А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский
уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было
уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так
вот и тянет! В одном ухе так
вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Лука Лукич (про себя, в нерешимости).
Вот тебе раз!
Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать?
Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны… им
вот эдакой ребенок не поверит. Они
уж и по всему городу известны за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники, каких свет не производил.