Неточные совпадения
Бальзаминова.
Говорят: за чем пойдешь, то и найдешь! Видно, не всегда так бывает. Вот Миша ходит-ходит, а все не находит ничего. Другой бы бросил давно, а мой все не унимается. Да коли правду сказать, так Миша очень справедливо рассуждает: «Ведь мне,
говорит, убытку нет, что я хожу, а прибыль может быть большая; следовательно, я должен ходить. Ходить понапрасну,
говорит, скучно, а бедность-то еще скучней». Что правда то правда. Нечего
с ним и спорить.
Красавина.
С повинной, матушка! Не вели казнить, вели речь
говорить.
Красавина. Как не любить! Только чтобы не торопясь,
с прохладой. Ну, таким-то родом, сударыня ты моя, от этакой-то жизни стала она толстеть и тоску чувствовать. И даже так, я тебе скажу, тяжесть такая на нее напала, вроде как болезнь. Ну сейчас
с докторами советоваться. Я была при одном докторе. Вот доктор ей и
говорит: «Вам,
говорит, лекарства никакого не нужно; только чтоб,
говорит, развлечение и беспременно чтоб замуж шли».
Бальзаминов. Я еще и говорить-то
с тобой не хочу. Вот что!
Красавина. Что же станешь на суде
говорить? Какие во мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас
с тобой сейчас и решат: мне превелегию на листе напишут…
Бальзаминов. Что же это, Лукьян Лукьяныч! Я не пойду-с! Как же вы сами посылаете, а потом
говорите, что высекут? На что же это похоже-с.
Домна Евстигневна Белотелова, вдова лет тридцати шести, очень полная женщина, приятного лица,
говорит лениво,
с расстановкой.
Анфиса. Знаешь, Раиса, что я тебе говорила-то, что бежать-то
с Лукьян Лукьянычем? Ведь это, может быть, очень скоро будет. Я уж, что нужно на первый раз, приготовила; хоть сейчас собраться, да и была такова.
Анфиса. А это Люди, Червь, значит: Лукьян Чебаков. Ну, Раиса, я пойду напишу ему ответ, а ты тут посиди
с Бальзаминовым. Ты мне после скажи, что он тебе будет
говорить.
Бальзаминов. Молчи ты! Ты еще не знаешь,
с кем ты теперь
говоришь! Маменька, вот они, мечты-то мои! Ан вот правда выходит. Ух, дух не переведу!
Бальзаминов. Само думается, маменька. Правду
говорят, маменька, что
с состоянием-то много заботы бывает.
Бальзаминов. Извольте, маменька! Другой бы сын, получивши такое богатство-то,
с матерью и
говорить не захотел; а я, маменька,
с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я богат, а я к вам
с почтением. И пусть все это знают.
С другими я разговаривать не стану, а
с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)
Бальзаминов. Вот вы давеча
говорили — увезти, а я вас, Лукьяи Лукьяныч, и забыл спросить: куда же это их увозят-с?
Матрена. Гадать увезли, далеко, верст за шестьдесят,
говорят. Барыня какая-то нарочно за ней лошадей присылала. Лакей сказывал, который приезжал-то, что барыня эта расстроилась
с барином.
Я, маменька, не обращаю на это внимания и
говорю Раисе Панфиловне: «Когда же,
говорю, мы
с вами бежать будем?» А она, маменька, вообразите,
говорит мне: «
С чего вы это выдумали?» А сама целуется
с сестрой и плачет.
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся
с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и
говорит: «За кем вы здесь волочитесь?» Я
говорю: «Я за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь,
говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не все равно?
Бальзаминова. А ты, Миша, не обижайся! Пословица-то
говорит, что «дуракам счастье». Ну, вот нам счастье и вышло. За умом не гонись, лишь бы счастье было.
С деньгами-то мы и без ума проживем.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского,
говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза),
говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Неточные совпадения
Хлестаков. Я не шутя вам
говорю… Я могу от любви свихнуть
с ума.
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве мамка его ушибла, и
с тех пор от него отдает немного водкою.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я,
говорит, шутить не буду, я прямо
с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись
с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.