Неточные совпадения
— А этот господин, —
продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь и явно разумея под именем господина ушедшего генерала, — желает получить известное место, и между ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а
тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно было слушать подобные вещи.
— И что вся его энергия, —
продолжал барон несколько уже посмелее, — ограничивается
тем, что он муштрует и гонит подчиненных своих и на костях их, так сказать, зиждет свою славу.
— Совершеннейшее! — воскликнул князь, смотря на потолок. — А что, —
продолжал он с некоторой расстановкой и точно не решаясь вдруг спросить о
том, о чем ему хотелось спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе не говорила про свою подчиненную Елену?.. — Голос у него при этом был какой-то странный.
— Вы сделаете
то, —
продолжала Елена, и черные глаза ее сплошь покрылись слезами, — вы сделаете
то, что я в этаком холоду не могу принять князя, а он сегодня непременно заедет.
— Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, —
продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с
того, что нас радует или сердит, — словом, с
того, что в нас в известный момент сильней другого живет, — согласны вы с этим?
— Поверьте вы мне-с, —
продолжала она милым, но в
то же время несколько наставническим тоном, — я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле — это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете…
— Елпидифор, по крайней мере,
тем хорош, —
продолжала Анна Юрьевна, — что он раб и собачка самая верная и не предаст вас никогда.
— Если ее дома нет,
то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на дне морском
то было, — понимаешь?.. —
продолжал князь
тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… —
продолжала между
тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Но, Елпидифор Мартыныч, вы узнайте мне это хорошенько, повернее, —
продолжала княгиня
тем же отчаянным голосом.
— И потому, господин его сиятельство, —
продолжала Елизавета Петровна, как-то гордо поднимая свою громадную грудь, — теперь этими пустяками, которые нам дает, не думай у меня отделаться; как только ребенок родится, он его сейчас же обеспечь двадцатью или тридцатью тысячами, а не
то я возьму да и принесу его супруге на окошко: «На поди, нянчись с ним!» Вы, пожалуйста, так опять ему и передайте.
— Но мало что старину! — подхватила Елена. — А старину совершенно отвергнутую. Статистика-с очень ясно нам показала, —
продолжала она, обращаясь к барону, — что страх наказания никого еще не остановил от преступления; напротив, чем сильнее были меры наказания,
тем больше было преступлений.
Князь при этом потемнел даже весь в лице: если бы княгиня
продолжала сердиться и укорять его,
то он, вероятно, выдержал бы это стойко, но она рыдала и говорила, что еще любит его, — это было уже превыше сил его.
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна была сознаться, что очень мало; но, как бы
то ни было, она все-таки решилась
продолжать с ним кокетничать.
— А знаете ли вы, —
продолжал барон, — что наши, так называемые нравственные женщины, разлюбя мужа,
продолжают еще любить их по-брачному: это явление, как хотите, безнравственное и представляет безобразнейшую картину; этого никакие дикие племена, никакие животные не позволяют себе!
Те обыкновенно любят тогда только, когда чувствуют влечение к
тому.
— Про нее, между прочим, рассказывают, —
продолжала г-жа Петицкая, — и это не
то что выдумка, а настоящее происшествие было: раз она идет и встречает знакомого ей студента с узелком, и этакая-то хорошенькая, прелестная собой, спрашивает его: «Куда вы идете?» — «В баню!» — говорит. — «Ну так, говорит, и я с вами!» Пошла с ним в номер и вымылась, и не
то что между ними что-нибудь дурное произошло — ничего!.. Так только, чтобы показать, что стыдиться мужчин не следует.
— Неприятнее всего тут
то, —
продолжал князь, — что барон хоть и друг мне, но он дрянь человечишка; не стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной женщины, и это ставит меня решительно в тупик… Должен ли я сказать о
том княгине или нет? — заключил он, разводя руками и как бы спрашивая.
— Положим, что самолюбие чувство естественное, —
продолжал рассуждать Миклаков, — но тут любопытно проследить, чем, собственно, оно оскорбляется? Что вот-де женщина, любившая нас, осмелилась полюбить другого,
то есть нашла в мире человека, равного нам по достоинству.
— Как это жаль!.. Как это жаль! —
продолжала Анна Юрьевна
тем же тоном.
— Ах, господи, ничего этого нет!.. Нам всегда так кажется, когда мы кого любим, —
продолжала Елизавета Петровна
тем же кротким и успокоивающим голосом.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, —
продолжал он, расходившись, — что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и
ту, может быть, бросит.
— Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь будете жить? —
продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но
та сама смотрела на барона невиннейшими глазами.
— И все это по милости какой-нибудь мерзкой девки, —
продолжала между
тем та, снова приходя в сильный гнев. — Ну, и досталось же ей!.. Досталось!.. Будет с нее…
— Если я умру теперь, что весьма возможно, —
продолжала она, —
то знайте, что я унесла с собой одно неудовлетворенное чувство, про которое еще Кочубей […еще Кочубей.
— А позвольте спросить, долгое ли время вы изволили употребить на изучение
того, чтобы определить достоинство
той или другой религии? —
продолжал Миклаков
тем же насмешливым тоном.
— Водку не пить, конечно, прекрасная вещь, —
продолжал Миклаков, — но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница,
то по большей части малый добрый, но если уж не пьет,
то всегда почти сутяга и кляузник.
— Меня вот что всегда удивляло, —
продолжал Миклаков, как бы вовсе не понявший его знака, — я знаю, что есть много умных и серьезно образованных священников, — но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в
том, что говорят, или нет?
Елпидифор Мартыныч после
того принялся писать рецепт,
продолжая искоса посматривать на свою шляпенку и соображая, каким образом она могла попасть к г-же Петицкой.
— Но вы ошибаетесь, —
продолжал князь. — Никакой ваш ответ не может оскорбить меня, или, лучше сказать, я не имею даже права оскорбляться на вас: к кому бы вы какое чувство ни питали, вы совершенно полновластны в
том!.. Тут только одно: о вашей любви я получил анонимное письмо, значит, она сделалась предметом всеобщей молвы; вот этого, признаюсь, я никак не желал бы!..
Миклаков после
того некоторое время
продолжал усмехаться про себя. Княгиня же сидела печальная и задумчивая.
— Оттого, что вовсе не
то чувствует, —
продолжал насмешливо Миклаков. — И в душе, вероятно, весьма бы желал, как указано в Домострое, плеткой даже поучить вас!..
— Но чем?.. Разве
тем, что низкопоклонница, сплетница и даже развратница! —
продолжал восклицать Миклаков.
— Разве можно так говорить о женщине! — проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. — И что всего досаднее, —
продолжала она, — мужчины не любят Петицкой за
то только, что она умная женщина; а между
тем сами говорят, что они очень любят умных женщин.
— Как вы не понимаете
того! —
продолжала она. — Когда Петицкая поедет со мной,
то все-таки я поеду с дамой, с компаньонкой, а
то мою поездку бог знает как могут растолковать!..
— Ну, я с ним поговорю по этому поводу, —
продолжал Миклаков; ему и прежде
того еще очень хотелось побеседовать с князем. — Доложи князю, что я желаю его видеть, — присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.
Та как бы старательнейшим образом
продолжала работу свою.
— Я хотел бы вас спросить… — заговорил князь, по-прежнему не глядя на Елену, — о
том презрении, которое вы так беспощадно высказали мне в прошлый раз: что, оно постоянно вам присуще?.. — И князь не
продолжал далее.
— И потому нельзя ли мне просто ехать на железную дорогу, —
продолжала Елена опять
тем же заискивающим голосом, — и там проститься с княгиней?
— Нет, он приедет! — отвечала
та,
продолжая по-прежнему ни на кого не смотреть, и в
то же время лицо ее горело ярким румянцем.
— А я сейчас к малютке вашему заходил, — краснушка в городе свирепствует! —
продолжал Елпидифор Мартыныч, думая этим заинтересовать князя, но
тот все-таки молчал. — Лепетать уж начинает и как чисто при мне выговорил два слова: няня и мама, — прелесть! — подольщался Елпидифор Мартыныч.
— К-ха! — откашлянулся Елпидифор Мартыныч. — Да говорит, —
продолжал он, — «когда князь жив,
то, конечно — к-ха! — мы всем обеспечены, а умер он, — что, говорит, тогда с ребенком будет?»
Жуквич сел и
продолжал сохранять задумчивое выражение. На Елпидифора Мартыныча он не обратил никакого внимания.
Тот этим, разумеется, сейчас же обиделся и, в свою очередь, приняв осанистый вид, а для большего эффекта поставив себе на колени свою, хотя новую, но все-таки скверную, круглую шляпу, стал почти с презрением смотреть на Жуквича.
— Уверяю вас, —
продолжал между
тем тот совершенно серьезным голосом, — и, чтоб убедиться в
том, приезжайте ко мне сегодня обедать, — у меня, кстати, будет Анна Юрьевна.
— А потому, если что коснется до патриотизма,
то не ударьте себя в грязь лицом и выскажите все, что у вас на душе, —
продолжал князь.
— Так, много непонятного! —
продолжал Николя
тем же недовольным тоном.
— Вот видите!.. Вы сами даже не верите
тому!.. —
продолжал барон. — Чем же я после этого должен являться в глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!
— Потом-с, —
продолжал он, помолчав немного, — женясь на вас, я окончательно обрубаю для себя всякую иную житейскую карьеру и, покуда вы будете сохранять ко мне ваше милостивое внимание, я, без сомнения, буду всем обеспечен; но, может быть, в одно прекрасное утро… наперед испрашиваю извинения в моем предположении… в одно утро, несмотря на
то, что я буду муж ваш, вы вздумаете сказать мне: «Убирайтесь вон!» — и я очучусь на голом снегу, ни с чем…
Кроме
того, идя по служебному пути, он не скопил бы тридцати тысчонок, которые теперь покоились у него в кармане и которые он,
продолжая управлять именьем Анны Юрьевны, надеялся еще увеличить; не было бы впереди этого огромного наследства, которое она обещалась завещать ему.
— Ты поэтому твое чисто личное оскорбление, —
продолжала Елена
тем же насмешливым тоном, — ставишь превыше возможности не дать умереть с голоду сотням людей!.. После этого ты, в самом деле, какой-то пустой и ничтожный человек! — заключила она как бы в удивлении.
— Но кроме ж
того, —
продолжал Жуквич
тем же упрашивающим и как бы искренно участвующим тоном, — вы не знаете ж сами еще, разлюбили ли вы князя или нет.