Неточные совпадения
— Сын
мой к этому
будет обязан не чувством, но законом.
— А
мой сын, — возразил полковник резко, — никогда не станет по закону себе требовать того, что ему не принадлежит, или я его и за сына считать не
буду!
— Не для себя, полковник, не для себя, а это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. — Я для себя шагу в жизни
моей не сделала, который бы трогал
мое самолюбие; но для сына
моего, — продолжала она с смирением в голосе, — если нужно
будет поклониться, поклонюсь и я!.. И поклонюсь низенько!
— Прощай,
мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем
будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что
будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
« Занятия
мои, — продолжал он далее, — идут по-прежнему: я скоро
буду брать уроки из итальянского языка и эстетики, которой
будет учить меня профессор Шевырев [Шевырев Степан Петрович (1806—1864) — профессор литературы в Московском университете, критик и поэт.
— Все говорят,
мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не
будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно вам, полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Это,
мой милый друг, — начал он неторопливо, —
есть неведомые голоса нашей души, которые говорят в нас…
— Вот бы мне желалось знать, в какой
мой попадет. Кабы вы
были так добры, проэкзаменовали бы его…
Он, по необходимости, тоже сделался слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между собой, смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, — и он также смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие
моего героя
было сильно уязвлено.
Будь на месте Павла более опытный наблюдатель, он сейчас бы почувствовал в голосе ее что-то неопределенное, но юноша
мой только и услыхал, что у Мари ничего нет в Москве особенного: мысль об этом постоянно его немножко грызла.
— Господи боже
мой! — воскликнул Павел. — Разве в наше время женщина имеет право продавать себя? Вы можете жить у Мари, у меня, у другого, у третьего, у кого только
есть кусок хлеба поделиться с вами.
Сказать ей прямо о том у него не хватало, разумеется, ни уменья, ни смелости, тем более, что Мари, умышленно или нет, но даже разговор об чем бы то ни
было в этом роде как бы всегда отклоняла, и юный герой
мой ограничивался тем, что восхищался перед нею выходившими тогда библейскими стихотворениями Соколовского.
Павел пробовал
было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это
было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала
моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали
петь: «Да исправится молитва
моя, яко кадило пред тобою!» В это время то одна половина молящихся, то другая становится на колени; а дисканты все продолжают
петь.
Героем
моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да
будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Обе они, вероятно,
были ужасные шалуньи и, как видно, непременно решились заинтересовать
моего героя, но он
был тверд, как камень, и, выйдя из церкви, сейчас же поторопился их забыть.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и
пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь
будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю
мою и лишать меня, может
быть, счастья всей
моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон
мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж
было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Ну так вот что,
мой батюшка, господа
мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай
пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
«Да, нелегко мне выцарапаться из
моей грязи!» — повторял он мысленно, ходя по красному двору и глядя на поля и луга, по которым он когда-то так весело бегал и которые теперь ему
были почти противны!
«
Был я сегодня, Мари, в обществе
моих сверстников, и что же это такое?
«О! Когда придет то счастливое время, — продолжал он думать в каком-то даже лихорадочном волнении, — что я
буду иметь право тебе одной посвящать и
мои знания, и
мои труды, и
мою любовь».
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но
будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем, с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей
мой экипаж и лошадей, чтобы она ехала сюда.
— Он говорит, что когда этот вексель
будет у меня, так я не выдержу и возвращу его мужу, а между тем он необходим для спокойствия всей
моей будущей жизни!
— Надо
быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то
моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то
была.
— Как не хорошо, помилуй, друг
мой!.. Через неделю
будут Бородинские маневры, надобно же ему все заранее осмотреть. Прусский король и австрийский император, говорят, сюда едут на маневры.
— Ах, боже
мой! — воскликнула она радостно и почти бегом
было побежала гостю навстречу, но в дверях из гостиной в залу она, как бы одумавшись, приостановилась. Павел входил, держа себя прямо и серьезно.
— Муж
мой, может
быть, захочет
быть у тебя, но пожелаешь ли ты этого? — спросила она его несколько даже гордым тоном.
— Вы
мой кушанье
будете кушать? — произнесла она из-за своей перегородки и, видимо, относясь к Павлу.
— А, это хорошо! Вам
будет тоже
мой самовар, свечка, вода?
Молодой студент
мой и с этим
был совершенно согласен.
Герой
мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может
быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Говорил-с! — повторил Салов. — И у него обыкновенно
были две темы для разговоров, это — ваше сценическое дарование и еще его серые из тонкого сукна брюки, которые он очень берег и про которые каждое воскресенье говорил сторожу: «Вычисти, пожалуйста, мне
мои серые брюки получше, я в них пойду погулять».
— А к тому,
мой миленький, что мне хочется поучить вас; а то вы ведь без меня,
моя крошечка, пропадете! — перебил его насмешливо Салов. Он, кажется,
был очень доволен, что порассердил немножко Неведомова.
— Я больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я скажу вам одно
мое новое стихотворение. Господин Пушкин, как, может
быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я на сию же тему изъяснился так… — И затем Салов зачитал нараспев...
Она, как показалось Павлу,
была с ним нисколько не менее любезна, чем и с Неведомовым, который
был на уроке и позапоздал прийти к началу обеда, но когда он пришел, то, увидев вновь появившегося молодого человека, радостно воскликнул: «Боже
мой, Марьеновский!
— Это, должно
быть,
мой Иван, — сказал с улыбкой Павел.
Вне этой сферы, в практической жизни, с героем
моим в продолжение этого времени почти ничего особенного не случилось, кроме разве того, что он еще больше возмужал и
был из весьма уже немолодых студентов.
Любовь к Мари в герое
моем не то чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так что ему вспоминать об Мари
было больно, грустно и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла, и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
— Чем же дурно? — спросил полковник, удивленный этим замечанием сына. — Так же, как и у других. Я еще больше даю, супротив других, и месячины, и привара, а мужики
едят свое, не
мое.
— Я не знаю, как у других
едят и чье
едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и
мою, а потому вот в чем дело: вы
были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей
были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов
буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
«Примите
мое глубочайшее высокопочитание!» — так что я, наконец, говорю ему: «
Мой милый, то, что глубоко, не может
быть высоко!..» Ах, да, полковник! — прибавил вдруг Коптин, обращаясь уже прямо к Михайлу Поликарповичу.
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и
выпивая по четверть рюмки. — Я-с
был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году
моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына
моего!»
Александр Иванович зачитал: в дикции его
было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он
был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой
мой никогда еще не видывал.
— Я давно, Михаил Поликарпович, желала
быть у вас, — начала как бы совершенно искренним голосом m-me Фатеева, — и муж
мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и — как воротится, так непременно
будет у вас.
— Непременно! — отвечал Павел. — Но только как досадно: вакации
мои кончаются, и мне надо
будет ехать в Москву — когда же мне это сделать?
— Писать я
буду к вам часто, и вы пишите ко мне; но только — не на
мое имя.
— Я
был у дяди. Его сейчас приобщают; он, вероятно, сегодня или завтра умрет. Но как же это вы здесь? Я не верю еще все глазам
моим, — говорил Павел. Он несколько даже и поиспугался такого нечаянного появления m-me Фатеевой.
— Погодите, постойте! — перебил его Павел. —
Будем говорить еще откровеннее. С этою госпожою,
моею землячкою, которая приехала сюда в номера… вы, конечно, догадываетесь, в каких я отношениях; я ее безумно люблю, а между тем она, зная меня и
бывши в совершенном возрасте, любила другого.
— Я, душа
моя, с приятелями хочу повидаться, — сказал он ей однажды, — но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно
будет проводить вечер одной, то я позову их к себе!