Неточные совпадения
Его нарочно подсунули из министерства графу Эдлерсу, так как всем почти
было известно, что почтенный сенатор гораздо более любит увлекаться вихрем светских удовольствий, чем скучными обязанностями службы; вследствие всего этого можно
было подозревать, что губернатор вряд ли не нарочно старался играть рассеянно: в его прямых расчетах
было проигрывать правителю
дел!
— Это уж их
дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но
есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
— Отчего вы никогда не приедете к нам обедать?.. На целый бы
день?.. Я бы вам, если хотите,
спела.
Комнату свою он, вставая каждый
день в шесть часов утра, прибирал собственными руками, то
есть мел в ней пол, приносил дров и затапливал печь, ходил лично на колодезь за водой и, наконец, сам чистил свое платье.
Вообще Марфин вел аскетическую и почти скупую жизнь; единственными предметами, требующими больших расходов, у него
были: превосходный конский завод с скаковыми и рысистыми лошадьми, который он держал при усадьбе своей, и тут же несколько уже лет существующая больница для простого народа, устроенная с полным комплектом сиделок, фельдшеров, с двумя лекарскими учениками, и в которой, наконец, сам Егор Егорыч практиковал и лечил: перевязывать раны, вскрывать пузыри после мушек, разрезывать нарывы, закатить сильнейшего слабительного больному —
было весьма любезным для него
делом.
Марфин сначала вспыхнул, а потом сильно нахмурился; Ченцов не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего
был тяжел разговор с племянником о масонстве, ибо он в этом отношении считал себя много и много виноватым; в
дни своих радужных чаяний и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного и глубоко-мысленного масона; но, кроме того духовного восприемства, думал сделать его наследником и всего своего материального богатства, исходатайствовав вместе с тем, чтобы к фамилии Ченцов
была присоединена фамилия Марфин по тому поводу, что Валерьян
был у него единственный родственник мужского пола.
Валерьян
был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же
день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Тактика Ченцова
была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их на себя, — и удивительное
дело: он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем,
была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
Правитель
дел, кажется, ожидал, что сей, впервые еще являвшийся посетитель поклонится и ему, но, когда Егор Егорыч не удостоил даже его взглядом, он
был этим заметно удивлен и, отойдя от стола, занял довольно отдаленно стоявший стул.
— Я-с человек частный… ничтожество!.. — заговорил он прерывчатым голосом. — Не мое, может
быть,
дело судить действия правительственных лиц; но я раз стал обвинителем и докончу это… Если справедливы неприятные слухи, которые дошли до меня при приезде моем сюда, я опять поеду в Петербург и опять
буду кричать.
Тема на этот разговор
была у графа неистощимая и весьма любимая им. Что касается до правителя
дел, то хотя он и
был по своему происхождению и положению очень далек от придворного круга, но тем не менее понимал хорошо, что все это имеет большое значение, и вследствие этого призадумался несколько. Его главным образом беспокоило то, что Марфин даже не взглянул на него, войдя к сенатору, как будто бы презирал, что ли, его или
был за что-то недоволен им.
— Он
был у меня!.. — доложил правитель
дел, хотя собственно он должен
был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю
дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
Правитель
дел поспешил позвать заседателя из залы, и когда тот вошел, то оказался тем отчисленным от службы заседателем, которого мы видели на балу у предводителя и который
был по-прежнему в ополченском мундире. Наружный вид заседателя произвел довольно приятное впечатление на графа.
Покончив с заседателем, сенатор хотел
было опять приступить к слушанию
дела, но в это время вошел в кабинет молодой человек, очень благообразный из себя, франтоватый и привезенный сенатором из Петербурга в числе своих канцелярских чиновников. Молодой человек этот
был в тот
день дежурным.
— Не советую, — проговорил он, — это
будет слишком поспешно с вашей стороны и бесполезно для самого
дела!
— Ваше
дело! — ответил старик и пошел
было.
Члены полиции имели постоянным правилом своим по
делам этого рода делать срывы с кого только возможно; но Сверстов, никогда ни по какому
делу не бравший ни копейки, страшно восставал против таких поборов и не доносил о том по начальству единственно из чувства товарищества, так как и сам
был все-таки чиновник.
Дело в том, что она вступила в брак со Сверстовым уже вдовою; в первом же замужестве
была за лютеранским пастором в Ревеле, который тоже
пил и довольно много, но только благородное баварское пиво, выписываемое им бочками из-за границы.
Говорю это моим сотоварищам по
делу… говорю: если бритвой, так его непременно убил человек, который бреется и который еще
будет бриться, потому что он бритву не бросил, а унес с собой!..
Утром же следующего
дня, когда gnadige Frau, успевшая еще в Ревеле отучить мужа от чаю и приучить
пить кофе, принесла к нему в спальню кофейник, чашку и баранки, он пригласил ее сесть на обычное место около стола и с некоторою торжественностью объявил...
Ответ своему другу Егор Егорыч написал в тот же
день, и он
был следующего содержания...
— Но в прошении упомянуто этим — извините вы меня — мерзавцем хлыстом и об архиерее здешнем!.. И у того, может
быть, вы
будете спрашивать мнения? — проговорил не без насмешки Крапчик и вместе с тем кидая сердитые взгляды на правителя
дел.
На другой
день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне, ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не
было в церкви, он, не достояв службы, послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
Я вызываю исправника к себе и говорю ему, что
буду зорко следить по этого рода
делам за действиями земской полиции, а потому заранее прошу его не ссориться со мной.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно,
дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это
было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
Крапчик, действительно,
был любознателен и любил всякое
дело, как ищейка-собака, вынюхать до малейших подробностей и все потом внешним образом запомнить.
Ребенок, в самом
деле,
был прелесть: с голенькими ручонками, ножонками и даже голым животишком, белый, как крупичатое тесто, он то корчился, то разгибался в своей зыбке.
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог
быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона.
Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее
была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
Последнее же время эта милость божия видимым образом отвернулась от него: во-первых, после того, как он дал сенатору объяснение по
делу раскольника Ермолаева, сей последний
был выпущен из острога и самое
дело о скопцах уголовною палатою решено, по каковому решению Ермолаев
был совершенно оправдан...
Вознамерившись последнее обстоятельство разузнать поподробнее, Крапчик решил мысленно, что обо все этом пока нечего много беспокоиться; но между тем прошел
день, два, три, Катрин все сидела у себя наверху и не сходила вниз ни чай
пить, ни обедать, так что Крапчик спросил, наконец, ее горничную: «Что такое с барышней?» Та отвечала, что барышня больна.
Крапчик нахмурился: ему неприятно
было, что прислуга вмешивается в его
дела; но что касается до наружности и ответов молодого человека, то всем этим он оставался доволен.
Дело в имении Крапчика
было чисто измышлено Звездкиным, который, явно уже действуя заодно с m-me Клавской, старался вредить, чем только возможно, всем врагам губернатора, в числе коих Крапчик, конечно,
был одним из самых главных.
— Любопытно бы
было видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж я говорю не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода
делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я не думаю, чтобы
было приятно государю.
— Не знаю-с, что известно графу, но я на
днях уезжаю в Петербург и
буду там говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Был ясный мартовский
день с легоньким морозцем.
— Вот видите-с,
дело какое! — подхватил не без ядовитости Крапчик. — Вы, конечно, должны согласиться, что от вас
было более, чем от кого-либо, все скрываемо.
— Матери, может
быть, она и сказала, как дело-то въявь уж подошло.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист,
будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они
были на самом
деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Обе сестры однако не послушались матери и, возвратясь наверх, заглянули в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно. Думая, что она, может
быть, в самом
деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
Весь остальной
день Миропа Дмитриевна испытывала нестерпимое желание рассказать о случившемся капитану Звереву, который почему-то давно не
был у нее.
— Видите… — начала она что-то такое плести. — Людмиле делают ванны, но тогда только, когда приказывает доктор, а ездит он очень неаккуратно, — иногда через
день, через два и через три
дня, и если вы приедете, а Людмиле
будет назначена ванна, то в этакой маленькой квартирке… понимаете?..
—
Дело доброе! — сказал священник и хотел
было сам идти знакомить посетителей с храмом, но Егор Егорыч остановил его.
Как бы то ни
было, впрочем, Невский проспект в то уже время считался, особенно между двумя и пятью часами
дня, сборным местом щегольства, богатства, красоты, интеллигенции и молодцеватости.
Дело в том, что Крапчик, давно уже передавший князю Александру Николаевичу письмо Егора Егорыча, не
был им до сего времени принят по болезни князя, и вдруг нынешним утром получил весьма любезное приглашение, в котором значилось, что его сиятельство покорнейше просит Петра Григорьича приехать к нему отобедать запросто в числе двух — трех приятелей князя.
— А, то другое
дело! — сказал с важностью Сергей Степаныч. — Даровитые художники у нас
есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и
будут ли они!
— Другие-с
дела? — отвечал тот,
будучи весьма опешен и поняв, что он сказал что-то такое не совсем приятное своим слушателям. — Обо всех этих
делах у меня составлена записка! — добавил он и вынул из кармана кругом исписанный лист в ожидании, что у него возьмут этот лист.
— Но Егор Егорыч, — продолжал тем же тоном Крапчик, — приказал мне прежде всех
быть у князя и попросить, не примут ли они участия в нашем
деле.
На
днях я ходила с нашей старушкой-горничной в Кремль и
была там во всех церквах.
На
днях у нас
был Зверев, вошел почти насильно; мамаша не вышла к нему, и я уж его приняла.
— Что вам за
дело до меня? — закричал
было он; но в это время Антип Ильич, почтительно предшествуя, ввел в нумер к барину высокого старика в белом жабо и с двумя звездами, при одном виде которого Крапчик догадался, что это, должно
быть, какой-нибудь сановник, а потому мгновенно же исполнился уважения и некоторого страха; но Егор Егорыч сказал прибывшему гостю довольно фамильярно...