Неточные совпадения
Ее сентиментальный характер отчасти выразился и в именах, которые она дала дочерям своим, — и — странная случайность! — инстинкт
матери как бы заранее подсказал ей главные свойства каждой девушки: старшую звали Людмилою, и действительно она
была мечтательное существо; вторая — Сусанна — отличалась необыкновенною стыдливостью; а младшая — Муза — обнаруживала большую наклонность и способность к музыке.
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа
были в отчаянии и думали, что вы не приедете, — говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их
матерью.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это
есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим,
мать, сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта
мать или жена живет физическою жизнию, — то
есть этим Археем.
Письмо мое Вы немедля покажите вашей
матери, и чтобы оно ни минуты не
было для нее тайно.
В случае, если ответ Ваш
будет мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо Вы, может
быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне скажет его Ваша
мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да
будет мне сие — говорю это, как говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
Сусанна на первых порах
была удивлена и смущена таким предложением: конечно, ей бесконечно хотелось увидать поскорее
мать, но в то же время ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной, ей казалось несколько страшно.
Все эти слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза — нет, по той причине, что, по отъезде
матери и сестры, ей оказалось весьма удобным жить в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что в Москве у них
будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.
Марфин потер себе лоб и, любя снисходить ко всем пожеланиям людей и догадываясь, что Сусанне очень хочется ехать к
матери, а Музе нет, что
было для Егора Егорыча непонятно и досадно, он, однако, быстро решил...
—
Матери, может
быть, она и сказала, как дело-то въявь уж подошло.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между
матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли
буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там, что Людмила
была в объятиях Ченцова.
Обе сестры однако не послушались
матери и, возвратясь наверх, заглянули в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно. Думая, что она, может
быть, в самом деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
Что касается до Людмилы, то в душе она
была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но, раз уличенная
матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило в ней со всей неотразимостью своей логики.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу
матери и очень грамотным русским языком, что в то время
было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
— Я… — начала
было Сусанна и взглянула на
мать.
— Строгость там очень большая требуется! — заговорил Аггей Никитич. — Ну, представьте себе кантониста: мальчик лет с пяти вместе с
матерью нищенствовал, занимался и воровством, — нужно их, особенно на первых порах, сечь, а я этого не могу, и выходит так, что или службы не исполняй, — чего я тоже не люблю, — или
будь жесток.
Все хлопоты по свадьбе в смысле распоряжений пали на gnadige Frau, а в смысле денежных расходов — на Егора Егорыча. Жених, как только дано ему
было слово, объявил, что он Музу Николаевну берет так, как она
есть, а потому просит не хлопотать об туалете невесты, который и нельзя сделать хоть сколько-нибудь порядочный в губернском городе, а также не отделять его будущей жене какого-либо состояния, потому что он сам богат. Когда эти слова его
были переданы Сусанной
матери, старуха вдруг взбунтовалась.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба
была отпразднована как следует, то
есть чтобы у жениха и невесты
были посаженые отцы и
матери, а также и шафера; но где ж
было взять их в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее
была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда в Москву.
Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено
было обмануть старуху: прежде всего доктор объявил ей, что она, — ежели не желает умереть, — никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч ей сказал, что отцы и
матери посаженые и шафера
есть, которые действительно и
были, но не в том числе, как желала старушка.
Посаженой
матерью у Лябьева
была gnadige Frau, посаженым отцом у невесты — Сверстов...
— Она урожденная Буксгевден, и
мать ее
была нянькой при маленькой княжне, дочери покойного государя Александра Павловича; а когда девочка умерла, то в память ее Буксгевден
была, кажется, сделана статс-дамой, и ей дозволено
было жить в Михайловском замке…
Дочь же ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в Смольном монастыре, а потом вышла замуж за полковника Татаринова, который
был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина Филипповна приехала к
матери, где стала заявлять, что она наделена даром пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов…
— Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но другой, и это можно сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они в том городе, который я им скажу, знали моего отца,
мать и даже меня в молодости… Согласны
будут показать это приисканные тобою лица?
— Это можно устранить: я тебе надиктую, что они должны
будут говорить, а ты им это вдолби, и пусть они стоят на одном, что знали отца моего и
мать.
В переднем углу
было устроено небольшое тябло, на котором стоял тоже небольшой образ иверской божией
матери, с теплившейся перед ним лампадкою.
Музою же овладела главным образом мысль, что в отношении
матери своей она всегда
была дурной дочерью, так что иногда по целым месяцам, особенно после выхода замуж, не вспоминала даже о ней.
— Не похоронена, — упорно возражала Сусанна Николаевна, — gnadige Frau понимает меня и знает, как бы я желала
быть на похоронах
матери.
Вообще мать-протопопица
была женщина глупая и неряшливая, что еще более усиливало тяготу жизни отца Василия; как бы то ни
было, впрочем, она уразумела, наконец, чего от нее требует муж, и убрала со стола водку и другие съедомые предметы.
Егор Егорыч в первую минуту подумывал дать нотацию отцу Василию за малодушие и распущенность, что он и сделал бы, если бы не
было тут налицо матери-протопопицы, которой Егор Егорыч всегда не любил, а потому он ограничился тем, что придал лицу своему мрачный вид, и сказал...
— Александр Яковлич пишет, что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще более того меланхолией, и что врачи ему предписывают провести нынешнее лето непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в сообществе одной только
матери, Пьер, конечно,
будет скучать, а потому Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать к нам погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою готовностью.
— Скажите, вы хорошо
были знакомы с моей
матерью и сестрами, когда они жили в Москве?
— Я женат единственно по своей глупости и по хитрости женской, — сказал он с ударением. — Я, как вам докладывал, едва не умер, и меня бы, вероятно, отправили в госпиталь; но тут явилась на помощь мне одна благодетельная особа, в доме которой жила ваша матушка. Особа эта начала ходить за мной, я не говорю уж, как сестра или
мать, но как сиделка, как служанка самая усердная. Согласитесь, что я должен
был оценить это.
— Мы убеждены, что человек не умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно
матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может
быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь
будет недоволен завещанной им волей…
Благословляю тебя
быть женой и
матерью: любящее сердце твое требует этого.
— Я… — отвечала Сусанна Николаевна, как бы боясь остановить свой взгляд на чем-нибудь попристальнее. Комната
была освещена только горевшей перед образом казанской божьей
матери лампадкой. — Я, — повторила Сусанна Николаевна, — видела вот его… — И она указала при этом рукой на портрет Егора Егорыча, — и того!..