Неточные совпадения
Около стен залы сидели нетанцующие дамы с открытыми шеями и разряженные, насколько только хватило у каждой денег и вкусу, а также стояло множество мужчин, между коими виднелись чиновники в вицмундирах, дворяне в своих отставных военных мундирах, а
другие просто в черных фраках и белых галстуках и, наконец, купцы в длиннополых, чуть не до земли, сюртуках и все почти с огромными, неуклюжими медалями
на кавалерских лентах.
И при этом они пожали
друг другу руки и не так, как обыкновенно пожимаются руки между мужчинами, а как-то очень уж отделив большой палец от
других пальцев, причем хозяин чуть-чуть произнес: «А… Е…»,
на что Марфин слегка как бы шикнул: «Ши!».
На указательных пальцах у того и у
другого тоже были довольно оригинальные и совершенно одинакие чугунные перстни,
на печатках которых была вырезана Адамова голова с лежащими под ней берцовыми костями и надписью наверху: «Sic eris». [«Таким будешь» (лат.).]
Когда к нему приблизился сенатор,
на лице губернатора, подобно тому, как и
на лицах
других чиновников, отразились некоторое смущение и затаенная злоба.
В ответ
на это Марфин пожал плечами и сделал из лица мину, как бы говорившую: «Но где ж их взять, когда
других и нет?»
Истинный масон, крещен он или нет, всегда духом христианин, потому что догмы наши в самом чистом виде находятся в евангелии, предполагая, что оно не истолковывается с вероисповедными особенностями; а то хороша будет наша всех обретающая и всех призывающая любовь, когда мы только будем брать из католиков, лютеран, православных, а люди
других исповеданий — плевать
на них, гяуры они, козлища!
— Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня
на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с
другими, а потому пусть уж не посетуют!
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там,
на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с
другими матерями и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза, сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур, ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила ее умственную непредусмотрительность.
Что слова Федора дура относились к Ченцову, он это понял хорошо, но не высказал того и решился доехать дядю
на другом, более еще действительном для того предмете.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он
на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему
на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже
на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал
на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять после того не пускал к себе
на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню,
на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала с
другим офицером, вызвал сего последнего
на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
Во всей этой иронии его была некоторая доля правды: самый дом представлял почти развалину;
на его крыше и стенах краска слупилась и слезла; во многих окнах виднелись разбитые и лопнувшие стекла; паркет внутри дома покосился и растрескался; в некоторых комнатах существовала жара невыносимая, а в
других — холод непомерный.
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их
на себя, — и удивительное дело: он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у
других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
— Вы вчера долго оставались
на бале? — направил тот будто бы случайно разговор
на другой предмет.
— Но
на слова
других нельзя безусловно полагаться.
Несмотря
на то, что Петр Григорьич почти каждодневно играл в банк или
другие азартные игры, но никто еще и никогда не заметил
на черномазом лице его, выигрывает он или проигрывает.
Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна
на другую, как бы о том только и помышляя, но в то же время все видел и все подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался малейшей оплошностью того.
В то самое крещение, с которого я начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем
на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое нищих, — один старик и, по-видимому, слепой, а
другой — его вожак — молодой, с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями.
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска глазами и с совершенно плоскою грудью.
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий
на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским врачом в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру
другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
Но всему же, наконец, бывает предел
на свете: Сверстову, более чем когда-либо рассорившемуся
на последнем следствии с исправником и становым, точно свыше ниспосланная, пришла в голову мысль написать своему
другу Марфину письмо с просьбой спасти его от казенной службы, что он, как мы видели, и исполнил, и пока его послание довольно медленно проходило тысячеверстное пространство, Егор Егорыч, пожалуй, еще более страдал, чем ученик его.
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо ей сказала, что она никогда не согласится
на брак с Марфиным, точно так же, как и ни с кем
другим.
— Ах, конечно, конечно!.. — воскликнула обрадованным голосом адмиральша, видевшая, что ее дорогой
друг не очень
на нее рассердился.
Она была до крайности поражена такой поспешностью ее
друга, но останавливать его не посмела, и Егор Егорыч, проворно уйдя от нее и порывисто накинув себе
на плечи свою медвежью шубу, уехал прямо домой и снова заперся почти
на замок от всех.
Как сказал Егор Егорыч в своем письме, так и сделал, и
на другой день действительно ускакал в свое Кузьмищево.
Раньше
других на бал приехал губернатор и не с семейством своим, а с племянницей — m-me Клавской, разодетой, по тогдашнему времени, шикознейшим [Шикознейший — шикарнейший, отличнейший.] образом.
На другой день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне, ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком
на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не было в церкви, он, не достояв службы, послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало
на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам
на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как
другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
— Действительно, лучше бы выпили, — согласился с ним Сверстов, — впрочем, мы все-таки выпьем!.. У нас есть
другой шнапс! — заключил он; затем, не глядя
на жену, чтобы не встретить ее недовольного взгляда, и проворно вытащив из погребца небольшой графинчик с ерофеичем, доктор налил две рюмочки, из которых одну пододвинул к Ивану Дорофееву, и воскликнул...
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было
на столе, и, одушевляемый радостью свидания с
другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь
на то, что ей спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Здесь мне кажется возможным сказать несколько слов об этой комнате; она была хоть и довольно большая, но совершенно не походила
на масонскую спальню Крапчика; единственными украшениями этой комнаты служили: прекрасный портрет английского поэта Эдуарда Юнга [Юнг Эдуард (1683—1765) — английский поэт, автор известной поэмы «Жалобы или Ночные думы» («Ночи»).], написанный с него в его молодости и представлявший мистического поэта с длинными волосами, со склоненною несколько набок печальною головою, с простертыми
на колена руками, персты коих были вложены один между
другого.
Сверстов вопросительно взглянул
на друга.
Марфин между тем глубоко вздохнул. Видимо, что мысли его были обращены совершенно
на другое.
— Тогда это неравенство! Это, значит, деление людей
на касты. Одни, как калмыцкие попы, прямо погружаются в блаженную страну — Нирвану — и сливаются с Буддой [Будда Гаутам (VI—V век до н. э.) — основатель буддийской религии.], а
другие — чернь, долженствующие работать, размножаться и провалиться потом в страну Ерик — к дьяволу.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал было в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему
на ум мысли встрепенулся и позвал свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу в доме, бодрствовавшую в бессонные ночи барина: предание в дворне даже говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали
друг к
другу сухую любовь, в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
Крапчик остался очень рассерженный, но далеко не потерявшийся окончательно: конечно, ему досадно было такое решительное заявление Катрин, что она никогда не пойдет за Марфина; но, с
другой стороны, захочет ли еще и сам Марфин жениться
на ней, потому что весь город говорил, что он влюблен в старшую дочь адмиральши, Людмилу?
— Если прикажете, завтра же поеду, — сказал покорным тоном молодой человек и, получив
на билет приказа общественного призрения от Крапчика расписку, ушел, а
на другой день и совсем уехал в имение.
Беседуя с молодыми людьми, Миропа Дмитриевна заметно старалась им нравиться и, между прочим, постоянно высказывала такого рода правило, чтобы богатые девушки или вдовы с состоянием непременно выходили за бедных молодых людей, какое ее мнение было очень
на руку офицерам карабинерного полка, так как все почти они не были наделены благами фортуны; с
другой стороны, Миропа Дмитриевна полагала, что и богатые молодые люди должны жениться
на бедных невестах.
На другой день Рыжовы уехали в Москву.
Сусанна пересела к ней
на постель и, взяв сестру за руки, начала их гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь
другие дружеские руки и начнут их согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно успокоилась и сказала сестре...
— Не
на кого! — подтвердила и Сусанна: в сущности, она из всей семьи была более
других рассудительна и, главное, наделена твердым характером.
— Я поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и
на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней наедине, сказала...
— Жизнь людей, нравственно связанных между собою, похожа
на концентрические круги, у которых один центр, и вот в известный момент два лица помещались в самом центре материального и психического сближения; потом они переходят каждый по своему отдельному радиусу в один, в
другой концентрик: таким образом все удаляются
друг от
друга; но связь существенная у них, заметьте, не прервана: они могут еще сообщаться посредством радиусов и, взаимно действуя, даже умерщвлять один
другого, и не выстрелом в портрет, а скорей глубоким помыслом, могущественным движением воли в желаемом направлении.
— Вам попадись только
на глаза хорошенькая женщина, так вы ничего
другого и не замечаете! — возразила она. — А я вам скажу, что эту
другую хорошенькую сестру Людмилы привез к адмиральше новый еще мужчина, старик какой-то, но кто он такой…
Сусанна в это время одевалась в своей маленькой комнатке, досадуя
на себя, что согласилась
на поездку с Егором Егорычем в церковь, и думая, что это она — причина всех неприятностей, а с
другой стороны, ей и хотелось ехать, или, точнее сказать, видеть Егора Егорыча.
Другие же в это время чиновники, увидав Сусанну, вошедшую вместе с Егором Егорычем, поспешили не то что пропустить, но даже направить ее к пожилой даме, красовавшейся
на самом почетном месте в дорогой турецкой шали; около дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в красивом пажеском мундире, с умненькими и как-то насмешливо бегающими глазками.
Я сделал ту и
другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила меня в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных дам я несколько пообтесался и стал походить
на человека.
— И я не знаю, как это у них произойдет, — продолжала Миропа Дмитриевна, — здесь ли?.. Что будет мне очень неприятно, потому что, сами согласитесь, у меня в доме девушка производит
на свет ребенка!..
Другие, пожалуй, могут подумать, что я тут из корыстных целей чем-нибудь способствовала…
— Ах, пожалуйста, оставьте нас, женщин, в покое!.. Мы совершенно иначе судим
друг о
друге!.. — вывертывалась Миропа Дмитриевна из прежде ею говоренного. — Но вы — мужчина, и потому признайтесь мне откровенно, неужели же бы вы, увлекшись одним только хорошеньким личиком Людмилы и не сказав, я думаю, с ней двух слов, пожелали даже жениться
на ней?
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из одной комнаты в
другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем
на дворе дома: куры и индейки все сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.
— Бесспорно, что жаль, но приходить в такое отчаяние, что свою жизнь возненавидеть, — странно, и я думаю, что вы еще должны жить для себя и для
других, — начала было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг переменила
на скороговорку. — Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу, Сусанна идет!..