Капитан при этом самодовольно обдергивал свой вицмундир, всегда у него застегнутый на все пуговицы, всегда с выпущенною из-за борта, как бы аксельбант, толстою золотою часовою цепочкою, и просиживал у Зудченки до глубокой ночи, лупя затем от нее в Красные казармы пехтурой и не только не боясь, но даже желая, чтобы на него напали какие-нибудь жулики, с которыми
капитан надеялся самолично распорядиться, не прибегая ни к чьей посторонней помощи: силищи Зверев был действительно неимоверной.
Посмеивались, и не без злорадства, и некоторые офицеры над этой выдумкой «филантропа» и полагали, что он совсем провалится с нею: все четверо матросов перепьются — вот и все. Слишком уж
капитан надеется на свою психологию… Какая там к черту психология с матросами! — перепьются и будут благодарны капитану за наказание. То-то будет скандал!
Неточные совпадения
«
Капитан испугался», — подумала она и побежала за уплывающей игрушкой,
надеясь, что ее где-нибудь прибьет к берегу.
— Вот хоть бы тот же
капитан Полосухин, об котором я уж имел честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый старец… а старец, знаете, как не
надеялся на свою силу, идет и на всякий случай по пистолету в руках держит.
— Я сам тоже
надеюсь: вы человек образованный… — проговорил
капитан, взглянув вскользь на Настеньку.
Сломанный нравственно, больной физически, Калинович решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не
надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни, да и Настенька, более уж, кажется, любившая Калиновича по воспоминаниям, оставила театр и сделалась действительною статскою советницею скорее из сознания какого-то долга, что она одна осталась в мире для этого человека и обязана хоть сколько-нибудь поддержать и усладить жизнь этой разбитой, но все-таки любезной для нее силы, и таким образом один только
капитан стал вполне наслаждаться жизнию, заправляя по всему дому хозяйством и постоянно называя племянника и племянницу: «ваше превосходительство».
Калугина еще возбуждали тщеславие — желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска;
капитан же уж прошел через всё это — сначала тщеславился, храбрился, рисковал,
надеялся на награды и репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для него силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности свою обязанность, но, хорошо понимая, как мало ему оставалось случайностей жизни, после 6-ти месячного пребывания на бастьоне, уже не рисковал этими случайностями без строгой необходимости, так что молодой лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее Калугину, с которым они бесполезно друг перед другом высовывались в амбразуры и вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее
капитана.