Неточные совпадения
Ее сентиментальный характер отчасти выразился и в именах, которые
она дала дочерям своим, — и — странная случайность! — инстинкт
матери как бы заранее подсказал
ей главные свойства каждой девушки: старшую звали Людмилою, и действительно
она была мечтательное существо; вторая — Сусанна — отличалась необыкновенною стыдливостью; а младшая — Муза — обнаруживала большую наклонность и способность к музыке.
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа были в отчаянии и думали, что вы не приедете, — говорила
она, обмениваясь книксенами с девушками и их
матерью.
—
Мать ваша, — заговорил он, — меня серьезно начинает беспокоить:
она стареется и разрушается с каждым часом.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души
она — положим,
мать, сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся
ее душа с ним, а между тем эта
мать или жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там, на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с другими
матерями и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно;
ее досадные глаза, сколько
она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур, ничего
ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила
ее умственную непредусмотрительность.
— И что будто бы однажды пьяный сторож, который за печкой лежал, крикнул вам: «Что ты, старый хрыч, тут бормочешь?», а вы, не расслышав и думая, что это богородица с вами заговорила, откликнулись
ей: «А-сь, мать-пресвятая богородица, а-сь?..» Правда?
Письмо мое Вы немедля покажите вашей
матери, и чтобы оно ни минуты не было для
нее тайно.
В случае, если ответ Ваш будет мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне скажет его Ваша
мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна
ее кроткая душа, и да будет мне сие — говорю это, как говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
Сусанна, думая, что эти галлюцинации предвещали
ей скорую смерть, и боясь тем испугать
мать, упорно о том молчала...
Сусанна на первых порах была удивлена и смущена таким предложением: конечно,
ей бесконечно хотелось увидать поскорее
мать, но в то же время ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной,
ей казалось несколько страшно.
Все эти слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза — нет, по той причине, что, по отъезде
матери и сестры,
ей оказалось весьма удобным жить в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что в Москве у них будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.
— Что ж
матери скучать! — возразил с недовольным смехом Крапчик. —
Она не одна в Москву поехала, а с старшей своей дочерью.
—
Матери, может быть,
она и сказала, как дело-то въявь уж подошло.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к
матери, не выдержала, наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! —
она зарыдала на всю залу, так что две горничные кинулись поддержать
ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую
ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала
она — делает это архиерей.
— Удивительно, неописанно хорошо!.. — подхватила Миропа Дмитриевна. — И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо сказали, что тут какой-нибудь роман, потому что у дочери, тоже как и у
матери, лицо очень печальное, точно
она всю ночь плакала.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между
матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под
ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там, что Людмила была в объятиях Ченцова.
Людмила некоторое время не отвечала. Старуха с прежним выражением в лице и в какой-то окаменелой позе стояла около кровати дочери и ожидала ответа
ее. Наконец Людмила, не переставая плакать, отозвалась на вопрос
матери...
Обе сестры однако не послушались
матери и, возвратясь наверх, заглянули в спальню Людмилы. Та лежала на постели неподвижно. Думая, что
она, может быть, в самом деле заснула, Сусанна и Муза отошли от дверей.
Сусанна, ничего более не возразив
матери, поехала в монастырь исполнить данное
ей поручение. Муза же, встревоженная всей этой неприятной новостью, села за фортепьяно и начала наигрывать печальную арию.
Ответить мне легко: Юлия Матвеевна сделалась умна и предусмотрительна, потому что
она была
мать, и
ей пришлось спасать готовую совсем погибнуть дочь…
Что касается до Людмилы, то в душе
она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но, раз уличенная
матерью, непогрешимою в этом отношении ничем,
она мгновенно поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило в
ней со всей неотразимостью своей логики.
Красота
ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом же направлении, то ему прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки
мать и дочь Рыжовы.
Подъезжая к Москве, Егор Егорыч стал рассуждать, как ему поступить: завезти ли только Сусанну к
матери, или вместе с
ней и самому зайти? То и другое как-то стало казаться ему неловким, так что он посоветовался с Сусанной.
— Мы к
ней и не пойдем! — подхватила Сусанна, очень довольная пока и тем, что видит
мать.
— Я поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна
мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с
ней наедине, сказала...
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу
матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в
ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и
она сама.
Мать и Сусанна сначала из соседней комнаты боязливо прислушивались к
ее плачу; наконец Сусанна не выдержала и вошла к
ней.
— Мы и не войдем к
ней! — сказала Сусанна и увела
мать, поддерживая
ее под руку.
— Но разве это православная божья
матерь? — перебил его Сергей Степаныч. — У нас
она никогда не рисуется с Иоанном Крестителем; это мадонна!
Сусанна потом пошла и сказала
матери, что Лябьев приехал. Старуха неимоверно обрадовалась и потребовала, чтобы к
ней тоже привели гостя. Сусанна сообща с Музой привели
ей того.
Все хлопоты по свадьбе в смысле распоряжений пали на gnadige Frau, а в смысле денежных расходов — на Егора Егорыча. Жених, как только дано ему было слово, объявил, что он Музу Николаевну берет так, как
она есть, а потому просит не хлопотать об туалете невесты, который и нельзя сделать хоть сколько-нибудь порядочный в губернском городе, а также не отделять его будущей жене какого-либо состояния, потому что он сам богат. Когда эти слова его были переданы Сусанной
матери, старуха вдруг взбунтовалась.
— Бумагу, бумагу дайте мне написать!.. Музе отдаю подмосковное имение, а Сусанне — прочее! — опять так же ясно и отчетливо выговорила Юлия Матвеевна: инстинкт
матери, как и в назначении дочерям имен, многое
ей подсказал в этом
ее желании.
Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено было обмануть старуху: прежде всего доктор объявил
ей, что
она, — ежели не желает умереть, — никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч
ей сказал, что отцы и
матери посаженые и шафера есть, которые действительно и были, но не в том числе, как желала старушка.
Сусанна прослушала эту легенду с трепетным вниманием. В
ее молодом воображении с необыкновенною живостью нарисовался этот огромный, темный храм иерусалимский, сцена убийства Адонирама и, наконец, мудрость царя Соломина, некогда изрекшего двум судившимся у него
матерям, что ребенок, предназначенный им к рассечению, должен остаться жив и принадлежать той, которая отказалась, что
она мать ему.
Дочь же
ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в Смольном монастыре, а потом вышла замуж за полковника Татаринова, который был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина Филипповна приехала к
матери, где стала заявлять, что
она наделена даром пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов…
На другой день Сусанна сама объявила
матери, что Егор Егорыч сватается к
ней и что
она согласна на этот брак. Старуха услыхала это с полным спокойствием, как будто бы
она заранее ожидала этого брака. Своим невыговаривающим и туго двигающимся языком Юлия Матвеевна одного только потребовала, чтобы, прежде чем Сусанна и Егор Егорыч повенчаются, всему их семейству, не выключая и
ее самое, съездить в ближайший уездный городок и испросить благословения у проживающего там юродивого Андреюшки.
— Мы съездим! — отвечала
ей Сусанна и, уйдя от
матери к Егору Егорычу, рассказала ему о желании старушки.
— А он называет
ее духовной
матерью? — спросил доктор.
«Ну, у этого прелестного существа, кроме бодрого духа, и ножки крепкие», — подумал он и в этом еще более убедился, когда Сусанна Николаевна на церковном погосте, с его виднеющимися повсюду черными деревянными крестами, посреди коих высились два белые мраморные мавзолея, стоявшие над могилами отца и
матери Егора Егорыча, вдруг повернула и прямо по сумету подошла к этим мавзолеям и, перекрестившись, наклонилась перед ними до земли, а потом быстро пошла к церкви, так что Сверстов едва успел
ее опередить, чтобы отпереть церковную дверь, ключ от которой ему еще поутру принес отец Василий.
Сусанна Николаевна опустила глаза вниз, на местные иконы иконостаса, но тут
она почти въявь увидела, что божия
матерь во имя всех скорбящих, написанная во весь рост в короне и со скипетром, движется и как бы идет к
ней; что Христос на кресте поднял свою склоненную голову и обратил на
нее кроткий взгляд свой.
— Мы, вероятно,
ее разбудили! — проговорила та и в сопровождении Агапии вошла к
матери.
— Позвольте, позвольте! — остановил Егора Егорыча отец Василий. — Вас, вашего племянника и его
мать, вашу сестрицу, я знаю давно, с Москвы еще, и знаю хорошо… Сестрица ваша, скажу это при всем моем уважении к
ней, умела только любить сына и желала баловать его.
При этом возгласе сына старик Углаков вопросительно взглянул на него, а
мать выразила на лице своем неудовольствие и даже испуг:
она заранее предчувствовала, что Пьер
ее затеял какую-нибудь проказу.
Подумав, Егор Егорыч предположил сказать сначала Музе, так как он знал, что все-таки
она меньше привязана к
матери, чем Сусанна; но прежде, однако, пожелал узнать мнение об этом Антипа Ильича.
Музою же овладела главным образом мысль, что в отношении
матери своей
она всегда была дурной дочерью, так что иногда по целым месяцам, особенно после выхода замуж, не вспоминала даже о
ней.
Сусанна Николаевна, впрочем, не оставила своей мысли ехать похоронить
мать и на другой же день опять-таки приступила к Егору Егорычу с просьбой отпустить
ее в Кузьмищево. Напрасно он почти с запальчивостью
ей возражал...
Вообще мать-протопопица была женщина глупая и неряшливая, что еще более усиливало тяготу жизни отца Василия; как бы то ни было, впрочем,
она уразумела, наконец, чего от
нее требует муж, и убрала со стола водку и другие съедомые предметы.
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем. Они получили от Сусанны Николаевны письмо, коим
она уведомляла, что
ее бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов Франции и что теперь
она ума не приложит, как
ей удастся довезти до России дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни просил непременно похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и
матери.
— Я… — отвечала Сусанна Николаевна, как бы боясь остановить свой взгляд на чем-нибудь попристальнее. Комната была освещена только горевшей перед образом казанской божьей
матери лампадкой. — Я, — повторила Сусанна Николаевна, — видела вот его… — И
она указала при этом рукой на портрет Егора Егорыча, — и того!..