Неточные совпадения
В то утро, которое я
буду теперь описывать, в хаотическом доме
было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по
муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату
была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
Все это gnadige Frau подала
мужу собственноручно, и из того, что он прежде всего
выпил сряду три рюмки водки, она заключила, что Сверстов
был сильно не в духе.
Утром же следующего дня, когда gnadige Frau, успевшая еще в Ревеле отучить
мужа от чаю и приучить
пить кофе, принесла к нему в спальню кофейник, чашку и баранки, он пригласил ее сесть на обычное место около стола и с некоторою торжественностью объявил...
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее
было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее
мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
Кофе, наконец,
был готов. Gnadige Frau налила себе и
мужу по чашке.
— Да и теперь еще он там! Вчерася-тка, как тебя не
было дома, останавливался и кормил у нас ихний Антип Ильич, — вмешалась в разговор Парасковья, обращаясь более к
мужу.
Gnadige Frau не ошиблась, предполагая, что
муж ее
будет устраивать себе практику больше у мужиков, чем у бар.
Тут gnadige Frau сочла нужным сказать несколько слов от себя Егору Егорычу, в которых не совсем складно выразила, что хотя она ему очень мало знакома, но приехала с
мужем, потому что не расставаться же ей
было с ним, и что теперь все ее старания
будут направлены на то, чтобы нисколько и ничем не обременить великодушного хозяина и
быть для него хоть чем-нибудь полезною.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не
ели, но зато Сверстов все
ел и все
выпил, что
было на столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом,
был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что
мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Поутру gnadige Frau проснулась ранее
мужа и, усевшись в соседней комнате около приготовленного для нее туалетного столика, принялась размышлять опять о том же, как им
будет житься в чужом все-таки доме.
Жила Миропа Дмитриевна в своем маленьком домике очень открыто: молодые офицеры учебного карабинерного полка, расположенного неподалеку в Красных казармах,
были все ей знакомы, очень часто приходили к ней на целый вечер, и она их обильно угощала чаем, Жуковым табаком, ради которого Миропа Дмитриевна сохранила все трубки покойного
мужа, а иногда и водочкой, сопровождаемой селедкою и сосисками под капустой.
— Ах, ко всякой красоте мужчины приглядываются!.. — восклицала с одушевлением Миропа Дмитриевна и объясняла далее, что это ей известно из собственного опыта, ибо покойный
муж ее, несмотря на то, что она
была молоденькая и хорошенькая, спустя год после свадьбы стал к ней заметно холоден.
— Пожалуйста!..
Муж бесконечно рад
будет вас видеть, — почти умоляла его дама, а потом, с некоторым величием раскланиваясь на обе стороны с почтительно стоявшими чиновниками, вышла из церкви с мальчиком, который все обертывал головку и посматривал на Сусанну, видимо, уже начиная разуметь женскую красоту.
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама
была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным
мужем и должна сказать, что не дай бог никому испытать этого; мне
было тяжело, а
мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и вы же,
был человек умный и благородный и все понимал.
— По-моему, страх этот хоть и всеобщий, но по меньшей мере рановременный, — отвечал ему спокойно Михаил Михайлыч: — ибо, как я всегда думал, явлению
мужа беззакония
будет предшествовать в продолжение довольно значительного течения времени величайшее излияние духа благодати…
— Нет, я друг его и друг старинный!.. Он
был дружен с моим покойным
мужем, а потом и я наследовала эту дружбу! — объяснила она весьма вероподобно.
Сначала gnadige Frau рассказывала Сусанне свою прошлую жизнь, описывая, как она в юных летах
была гувернанткою, как вышла замуж за пастора, с которым так же
была счастлива, как и с теперешним своим
мужем.
— Отчего ж им не
быть? — воскликнула, в свою очередь, с некоторым удивлением gnadige Frau. — Я даже
была в Геттингене, по поручительству моего первого
мужа, принята в ложу.
—
Есть, но только смешанные, состоящие из мужчин и женщин и работающие в двух лишь степенях: учениц и товарок, — хоть покойный
муж мне говорил, что он знал одну даму, которая
была даже гроссмейстером.
— О, ритор — лицо очень важное! — толковала ей gnadige Frau. — По-моему, его обязанности трудней обязанностей великого мастера. Покойный
муж мой, который никогда не
был великим мастером, но всегда выбирался ритором, обыкновенно с такою убедительностью представлял трудность пути масонства и так глубоко заглядывал в душу ищущих, что некоторые устрашались и отказывались, говоря: «нет, у нас недостанет сил нести этот крест!»
— Решительно все это исполнили и со мной!.. Конечно, я чувствовала сильное волнение и еще больше того — благоговейный страх; но ритору моему однако отвечала с твердостью, что я жена масона и должна
быть масонкой, потому что
муж и жена в таком важном предмете не могут разно мыслить!
Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях с прелестным существом в непродолжительном времени сообщила своему
мужу, который обыкновенно являлся домой только спать; целые же дни он возился в больнице, объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что там много больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом возвратился однажды домой и,
выпив своей любимой водочки, принялся ужинать, то gnadige Frau подсела к нему.
— Я, Егор Егорыч, — начала gnadige Frau с торжественностью, — никогда не считала счастием равенство лет, а всегда его находила в согласии чувств и мнений с
мужем, и с обоими
мужьями у меня они
были согласны, точно так же, как и взгляды Сусанны Николаевны согласны с вашими.
— Третьего дня
муж уезжал на практику и, как рассказывал мне,
был у весьма интересного больного: вообразите, дворянин, статский советник и принадлежит к секте хлыстов!
— Я себе так это объясняю, — отвечала с глубокомысленным видом gnadige Frau, — что тут что-нибудь другое еще
было: во-первых, во главе секты стояла знатная дама, полковница Татаринова, о которой я еще в Ревеле слыхала, что она очень близка
была ко двору, а потом, вероятно, как и масоны многие, впала в немилость, что очень возможно, потому что
муж мне говорил, что хлысты, по своему верованию, очень близки к нам.
Пока все это происходило, Екатерина Петровна поселилась с
мужем в принадлежащей ей усадьбе Синькове и жила там в маленьком флигеле, который прежде занимал управляющий; произошло это оттого, что большой синьковский дом
был хоть и каменный, но внутри его до такой степени все сгнило и отсырело, что в него войти
было гадко: Петр Григорьич умышленно не поддерживал и даже разорял именье дочери.
Ченцов
ел все это и
пил шампанское с великим удовольствием,
выпила и Катрин стакана два; глаза у нее после этого еще более разгорелись, и она, обняв
мужа, хотела
было начать его целовать, но в их маленьком флигеле послышались чьи-то негромкие шаги.
На это желание
мужа Катрин немножко поморщилась: прежде всего ей не понравилось, что на их обеденных беседах
будет присутствовать посторонний человек, а Катрин все часы дня и ночи желала бы оставаться с глазу на глаз с
мужем; сверх того, не имея ничего против управляющего и находя его умным и даже, по наружности своей, красивым, она вместе с тем чувствовала какую-то непонятную неловкость от его лукаво-рысьего взгляда.
— О, господи! — воскликнул Ченцов. — Разве,
будучи тебе
мужем, достанет еще силы на это?
Бывали также Ченцовы несколько раз в маскарадах Дворянского собрания, причем Катрин ходила неразлучно с
мужем под руку, так что Валерьян Николаич окончательно увидал, что он продал себя и теперь находится хоть и в золотой, но плотно замкнутой клетке; а потому, едва только наступил великий пост, он возопиял к жене, чтобы ехать опять в деревню, где все-таки ему
было попривольнее и посвободнее, а сверх того и соблазнов меньше
было.
Катрин тоже рада
была уехать из Москвы: ее очень утомляло это беспрерывное смотрение за
мужем.
— Но ты же называл это самым привлекательным наслаждением в жизни! — хотела
было Катрин поймать
мужа на его собственных словах.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она
была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в
мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя
было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты
была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена
была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, — что мы отчасти знаем, — предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так как он не чета ее первому
мужу, который
был изранен и весь больной.
Она
была из довольно зажиточного дома, и я объяснить даже затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может
быть, тоже вследствие своей поэтичности, считая всякого барина лучше мужика; да
мужа, впрочем, у нее и не
было, — он целые годы жил в Петербурге и не сходил оттуда.
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты. «Что, если ей придется всю жизнь так жить с
мужем?» — думалось ей, она любит его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на каждом шагу. «Неужели же, — спрашивала себя далее Катрин, — это чувство
будет в ней продолжаться вечно?» — «
Будет!» — ответила
было она на первых порах себе. «Нет, — отвергнула затем, — это невозможно, иначе я не перенесу и умру!»
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно и с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно
было заметить одно, что либеральная часть публики, то
есть молодые дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела
мужа до такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им, дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего!
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего
мужа, она для него пожертвовала отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно
было и madame Ченцовой, а если она все-таки вышла за него, так и
будь к тому готова!» — замечали ядовито молодые дамы.
— Барон, — сказала на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так
были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты:
мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова сошлют.
Катрин высказала им свое ходатайство о высылке из Синькова
мужа, а также и о том, чтобы эта негодяйка Аксинья
была взята от нее, и пусть ее денут куда угодно.
— Да, непременно, а то я, откровенно вам говорю, без вас
буду каждую минуту думать, что
муж ко мне нагрянет.
А тут, на родину-то пришемши, заходила
было я тоже к племянничку Егора Егорыча, Валерьяну Николаичу Ченцову, — ну, барыню того нигде и никому не похвалю, —
мужа теперь она прогнала от себя, а сама живет с управляющим!
— На самом деле ничего этого не произойдет, а
будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич
будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе с тем, видя вашу доброту и снисходительность,
будет от вас требовать денег, и когда ему покажется, что вы их мало даете ему, он, как
муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о вас, в каком же положении я останусь?
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ
мужу, но оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем
было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение, сказала потом Тулузову...
— Что Валерьян не уживется с женой, этого надобно
было почти ожидать, — хотела
было Сусанна Николаевна успокоить
мужа.
— А мне можно
будет вместе с вами
быть у
мужа? — спросила она.
Более всего, думаю, тут властвовало то душевное настроение, которое французы давно уже назвали par depit, то
есть чтобы из гнева и досады на
мужа за его измену отплатить ему поскорее тем же.
— Кроме всего этого, — продолжал он, —
есть еще одно, по-моему, самое важное для вас и для меня обстоятельство. Вы теперь вдова, вдова в продолжение десяти месяцев. Все очень хорошо знают, что вы разошлись с
мужем, не
бывши беременною, и вдруг вас постигнет это, что весьма возможно, и вы не дальше как сегодня выражали мне опасения ваши насчет этого!
Но для gnadige Frau теперь уже все
было ясно, и она, только по своей рассудительности, хотела
мужу сделать еще несколько вопросов.
— Я никаким образом и ни при какой ревизии моего
мужа не могу
быть виновна!