Неточные совпадения
— Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не
стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть
уж не посетуют!
Пары
стали устанавливаться в кадриль, и пока музыканты усаживались на свои места, в углу залы между двумя очень
уж пожилыми чиновниками, бывшими за несколько минут перед тем в кружке около Марфина, начался вполголоса разговор, который считаю нужным передать.
Положение его начинало
становиться не совсем приятным, потому что семейство Юлии Матвеевны, привезшее его,
уже уехало домой, а он приостался на несколько минут, чтобы допить свое шампанское.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день
стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут
уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Очень не скоро!.. Сначала я был совершенно хром, и
уж потом, когда мы гнали назад Наполеона и я следовал в арьергарде за армией, мне в Германии сказали, что для того, чтобы воротить себе ногу, необходимо снова ее сломать… Я согласился на это… Мне ее врачи сломали, и я опять
стал с прямой ногой.
Сенатор, по своей придворной тактике, распростился с ним в высшей степени любезно, и только, когда Егор Егорыч совсем
уже уехал, он немедля же позвал к себе правителя дел и
стал ему пересказывать с видимым чувством досады...
Егор Егорыч, оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле,
стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое время начинал
уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются в области сердца, или — точнее — в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь.
Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала
уж смотреть на него с некоторым трепетом: видимо, что ей
становилось жаль его. Но Ченцов не подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив...
— Поезжайте! — не
стал его отговаривать Егор Егорыч, и едва только доктор ушел от него, он раскрыл лежавшую перед ним бумагу и
стал писать на ней
уже не объяснение масонское, не поучение какое-нибудь, а стихи, которые хотя и выходили у него отчасти придуманными, но все-таки не были лишены своего рода поэтического содержания. Он бряцал на своей лире...
— Говорить перед вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает чего ни дал, чтобы воскресить ее и сделать счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и разума; а потом мне закралась в душу мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут
уж Егор Егорыч очень сильно
стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
— Если
уж ты так любишь охотиться, — говорила она, — так езди лучше со псовой охотой, и я с тобой
стану ездить… По крайней мере я не буду тогда мучиться от скуки и от страха за тебя, а то это ужасно, что я переживаю, — пощади ты меня, Валерьян!
— Кроме
уж моего здоровья, —
стала продолжать прежний свой разговор Катрин, — где я тут буду жить?.. В нашем городском доме? Но я его скорей желаю отдать внаймы, чем поселиться в нем, потому что он слишком велик для меня, и я должна буду всю мебель и все перевозить опять из Синькова сюда.
Мудрено ли после того, что молодой бакалавр схватился за масонство, изучил его, а потом вскоре же был назначен священником в Москву в один из богатейших и обильнейших дворянством приход, а вместе с тем он был принят в ложу ищущих манны, где, конечно
уж, лучше всех, вероятно, знакомый с мистической философией и приученный еще с школьнической скамейки к риторическому красноречию, он
стал произносить в собраниях ложи речи, исполненные энергии и учености.
Так дело шло до начала двадцатых годов, с наступлением которых, как я
уже сказал и прежде, над масонством
стали разражаться удар за ударом, из числа которых один упал и на голову отца Василия, как самого выдающегося масона из духовных лиц: из богатого московского прихода он был переведен в сельскую церковь.
— Вы ошибаетесь!.. Это не предрассудок! Тогда какое же это будет дворянское сословие, когда в него может поступить каждый, кто получит крест, а кресты
стали давать нынче за деньги… Признаюсь, я не понимаю правительства, которое так поступает!.. Иначе
уж лучше совсем уничтожить дворянское сословие, а то где же тут будет какая-нибудь преемственность крови?.. Что же касается до вашего жертвователя, то я не знаю, как на это взглянет дворянство, но сам я лично положу ему налево.
Егор же Егорыч, в свою очередь, тоже опасаясь, чтобы не очень
уж расстроить Миропу Дмитриевну, не
стал более продолжать и, позвонив, приказал вошедшему Антипу Ильичу пригласить в гостиную Сусанну Николаевну, которая, придя и заметив, что Миропа Дмитриевна была какая-то растерянная, подсела к ней и начала расспрашивать, как той нравится после Москвы жизнь в губернском городе.
До него
уже стали доходить слухи, что Марфин поклялся закатать его черняками.
— Иначе и нельзя, а то она отсыреет и тон потеряет… Это самый, я думаю, деликатный инструмент, — отвечала простодушно Марья Федоровна, вовсе не подозревавшая яду в словах своей собеседницы, которая, впрочем, не
стала с нею больше говорить и все свое внимание отнесла к спору, все еще продолжавшемуся между молодым ученым и Егором Егорычем, ради чего они уселись
уже вдали в уголке.
— За то, что-с, как рассказывал мне квартальный, у них дело происходило так: князь проигрался оченно сильно, они ему и говорят: «Заплати деньги!» — «Денег, говорит, у меня нет!» — «Как, говорит, нет?» — Хозяин
уж это, значит, вступился и, сцапав гостя за шиворот,
стал его душить… Почесть что насмерть! Тот однакоче от него выцарапался да и закричал: «Вы мошенники, вы меня обыграли наверняка!». Тогда вот
уж этот-то барин — как его? Лябьев, что ли? — и пустил в него подсвечником.
— Как это возможно? — произнесла та с беспокойствам и вошла опять в комнату больной, но Юлия Матвеевна была почти в бессознательном состоянии, и с ней
уже начался предсмертный озноб: зубы ее щелкали, в лице окончательно подергивало все мускулы, наконец,
стал, как говорится, и хоробрец ходить, а через несколько минут Юлии Матвеевны не
стало более в живых.
Егор Егорыч заспорил было, а вместе с ним и Аграфена Васильевна; последняя начала
уже говорить весьма веские словечки; но к ним вышел невзрачный камер-юнкер и на чистом французском языке
стал что-то такое объяснять Егору Егорычу, который, видимо, начал поддаваться его словам, но Аграфена Васильевна снова протестовала.
Это они говорили,
уже переходя из столовой в гостиную, в которой стоял самый покойный и манящий к себе турецкий диван, на каковой хозяйка и гость опустились, или, точнее сказать, полуприлегли, и камер-юнкер обнял было тучный
стан Екатерины Петровны, чтобы приблизить к себе ее набеленное лицо и напечатлеть на нем поцелуй, но Екатерина Петровна, услыхав в это мгновение какой-то шум в зале, поспешила отстраниться от своего собеседника и даже пересесть на другой диван, а камер-юнкер, думая, что это сам Тулузов идет, побледнел и в струнку вытянулся на диване; но вошел пока еще только лакей и доложил Екатерине Петровне, что какой-то молодой господин по фамилии Углаков желает ее видеть.
Не говоря
уже о том, что каждое утро он надевал лучший сюртук, лучшую шинель свою, что бакенбарды его
стали опять плотно прилегать к щекам, так как Аггей Никитич держал их целые ночи крепко привязанными белой косынкой, но самое выражение глаз и лица его было совершенно иное: он как бы расцвел, ожил и ясно давал тем знать, что любить и быть любимым было главным его призванием в жизни.
— Неужели, — проговорила пани Вибель, когда они
стали подходить к освещенным аллеям, на которых виднелись некоторые из гуляющих, — вы еще сомневаетесь, что я
уже ваша?
Рассуждая таким образом, Иван Дорофеев
уже проехал шедший из Сосунцов лес, и по сторонам
стал открываться тот же ландшафт, который я некогда описывал, но только летний и дневной.
— Каким образом вы, такой богатый человек, — возразила ему немножко обеспокоенным голосом Миропа Дмитриевна, —
станете жить в номерах, тем больше, что вы теперь, вероятно,
уж женились?
Но когда затем они вошли в самый лучший и большой номер, то камергер не произносил
уж определенных похвал, а просто
стал перечислять все достоинства и украшения номера.