— Греки играли в кости, но более любимая их забава
была игра коттабос; она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих концах были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие металлические фигурки. Искусство в этой игре состояло в том, чтобы играющий из кубка сумел плеснуть в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь, ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть в другую чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама в голову своей фигурки.
Неточные совпадения
В сущности, все три сестры имели одно общее семейное сходство; все они, если можно так выразиться,
были как бы не от мира сего: Муза воздыхала о звуках, и не о тех, которые раздавались в ее
игре и
игре других, а о каких-то неведомых, далеких и когда-то ею слышанных.
Игра между партнерами началась и продолжалась в том же духе. Ченцов
пил вино и ставил без всякого расчета карты; а Крапчик играл с еще более усиленным вниманием и в результате выиграл тысяч десять.
Непривычка к творчеству чувствовалась сильно в этих упражнениях юной музыкантши, но, тем не менее, за нею нельзя
было не признать талантливой изобретательности, некоторой силы чувства и приятности в самой манере
игры: с восторженным выражением в своем продолговатом личике и с разгоревшимися глазками, Муза, видимо,
была поглощена своим творчеством.
«Наш хороший знакомый»
был не кто иной, как Лябьев, о котором я упоминал и который, сверх
игры в четыре руки с Музой, успел с ней дойти и до генерал-баса.
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его с оника встретила Муза, что
было и не мудрено, потому что она целые дни проводила в зале под предлогом якобы
игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в окно, из которого далеко
было видно, кто едет по дороге к Кузьмищеву.
Затем в самой
игре не произошло ничего особенного, кроме разве того, что Лябьев всех обыграл, что, впрочем, и сделать ему
было очень нетрудно, потому что Егор Егорыч кидал карты почти механически и все взглядывал беспрестанно на Сусанну; Сверстов, как и всегда это
было, плел лапти; что же касается до gnadige Frau, то она хоть и боролась довольно искусно с молодым человеком, но все-таки
была им побеждена.
С отъездом Музы в кузьмищевском доме воцарилась почти полная тишина:
игры на фортепьяно больше не слышно
было; по вечерам не устраивалось ни карт, ни бесед в гостиной, что, может
быть, происходило оттого, что в последнее время Егор Егорыч, вследствие ли болезни или потому, что размышлял о чем-нибудь важном для него, не выходил из своей комнаты и оставался в совершенном уединении.
Вообще gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно
пел под ее
игру на фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому русскому попу.
Игра, которую оба партнера вели между собою,
была, как читатель уже знает, не совсем обыкновенная.
Феодосий Гаврилыч внимательно вскидывал свой шарик и старался поймать его, — у него глаза даже
были налиты кровью. Янгуржеев же совершал
игру почти шутя, и, только как бы желая поскорее кончить партию, он подбросил шарик сильно по прямой линии вверх и затем, без всякого труда поймав его на палочку, проговорил...
Танцы производились в зале под
игру тапера, молодой, вертлявый хозяин почти ни на шаг не отходил от m-me Марфиной, которая, говоря без лести,
была красивее и даже наряднее всех прочих дам: для бала этого Сусанна Николаевна, без всякого понуждения со стороны Егора Егорыча, сделала себе новое и весьма изящное платье.
— Заглушать вашу
игру было бы преступлением, — присовокупил к этому старик Углаков.
— Греки обыкновенно, — начал поучать молодой ученый, — как народ в высокой степени культурный и изобретательный, наполняли свои вечера
играми, загадками, музыкой и остротами, которые по преимуществу у них говорили так называемые паразиты, то
есть люди, которым не на что самим
было угощать, и они обыкновенно ходили на чужие пиры, иногда даже без зова, отплачивая за это остротами.
Все это ускользнуло от внимания Миропы Дмитриевны отчасти потому, что танцы происходили довольно далеко от нее, а сверх того она перед тем поставила огромный ремиз, благодаря которому ей предстоял значительный проигрыш, ибо
игра, из угождения Кавинину,
была по десяти копеек за фишку.
Неточные совпадения
— Ужли, братцы, всамделе такая
игра есть? — говорили они промеж себя, но так тихо, что даже Бородавкин, зорко следивший за направлением умов, и тот ничего не расслышал.
Права эти заключались в том, что отец ее, Клемантинки, кавалер де Бурбон,
был некогда где-то градоначальником и за фальшивую
игру в карты от должности той уволен.
Когда же совсем нечего
было делать, то
есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за
игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная
игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и,
напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только
были огорчены тем, что прекращена их занимательная
игра, и не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что то, что они разрушают,
есть то самое, чем они живут.