Неточные совпадения
И при этом они пожали друг другу руки и не
так, как обыкновенно пожимаются руки между мужчинами, а как-то очень уж отделив большой палец от других пальцев, причем хозяин чуть-чуть произнес: «А… Е…», на
что Марфин слегка как бы шикнул: «Ши!». На указательных пальцах у того и у другого тоже были довольно оригинальные и совершенно одинакие чугунные перстни, на печатках которых была вырезана Адамова голова с лежащими под ней берцовыми костями и надписью наверху: «Sic eris». [«
Таким будешь» (лат.).]
— Конечно!.. Двоюродная племянница ему… Обойдут старика совершенно,
так что все будет шито и крыто.
Его нарочно подсунули из министерства графу Эдлерсу,
так как всем почти было известно,
что почтенный сенатор гораздо более любит увлекаться вихрем светских удовольствий,
чем скучными обязанностями службы; вследствие всего этого можно было подозревать,
что губернатор вряд ли не нарочно старался играть рассеянно: в его прямых расчетах было проигрывать правителю дел!
— Мое нетерпение, ей-богу,
так велико, — начал он полушепотом и заискивающим голосом, —
что я умолял бы вас теперь же сообщить мне эти известия.
— Если
так понимать, то конечно! — произнес уклончиво предводитель и далее как бы затруднялся высказать то,
что он хотел. — А с вас, скажите, взята подписка о непринадлежности к масонству? — выговорил он, наконец.
— Опять-таки в наших правилах сказано,
что если монаршая воля запретит наши собрания, то мы должны повиноваться тому безропотно и без малейшего нарушения.
Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения, опасаясь,
что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется,
так как он был ищущим масонства и, наконец, удостоился оного вовсе не ради нравственного усовершенствования себя и других, а чтобы только окраситься цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны, и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя.
— Они хорошо и сделали,
что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули,
так я и не стал бы
так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!
— Это черт знает
что такое! — почти кричал он. — Наши балы устраиваются не для их кошачьих свиданий!.. Это пощечина всему обществу.
—
Что такое, Егор Егорыч, вы шумите?
Что вас разгневало? — спросил он его с улыбкою.
— Понимать тут нечего; вы, по вашему поэтическому настроению,
так способны преувеличивать,
что готовы из всякой мухи сделать слона!
— Ах, это я виновата, я, — отвечала последняя, — ко мне сегодня приехал мой управляющий и привез мне
такие тяжелые и неприятные известия,
что я чуть не умерла.
— Марфину спасибо, ей-богу, спасибо,
что он
так отделал этого нашего губернского маршала, — сказал один из них, одетый в серый ополченский чапан, в штаны с красными лампасами, и вообще с довольно, кажется, честною наружностью.
— Ну
что это?.. Бедная!.. — произнесла как бы и с чувством сожаления Катрин. — И как вам не грех над
такими вещами смеяться?.. Вы ужасный человек!.. Ужасный!
Цель была достигнута: Катрин все это стихотворение от первого до последнего слова приняла на свой счет и даже выражения: «неправедные ночи» и «мучительные сны». Радость ее при этом была
так велика,
что она не в состоянии была даже скрыть того и, обернувшись к Ченцову, проговорила...
— Ваше сердце
так еще чисто, как tabula rasa [чистая доска (лат.).], и вы можете писать на нем вашей волей все,
что захотите!.. У каждого человека три предмета, достойные любви: бог, ближний и он сам! Для бога он должен иметь сердце благоговейное; для ближнего — сердце нежной матери; для самого себя — сердце строгого судьи!
— А скажите,
что вот это
такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или не я? И
так мне сделается страшно,
что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
— Это означает, — начал он докторальным тоном, —
что в эти минуты душа ваша отделяется от вашего тела и, если можно
так выразиться, наблюдает его издали и спрашивает самое себя:
что это
такое?
— Вот
что, — понимаю! — произнесла Людмила и затем мельком взглянула на Ченцова, словно бы душа ее была с ним, а не с Марфиным, который ничего этого не подметил и хотел было снова заговорить: он никому
так много не высказывал своих мистических взглядов и мыслей, как сей прелестной, но далеко не глубоко-мыслящей девушке, и явно,
что более,
чем кого-либо, желал посвятить ее в таинства герметической философии.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на
что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили,
что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова,
так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
— Ну, вот где ты!.. — говорила адмиральша, совершенно не понимавшая, почему
так случалось,
что Сусанна всегда была вблизи ее. — А Муза где?
Мазурка затянулась часов до четырех,
так что хозяин, севший после губернатора играть в пикет с сенаторским правителем дел и сыгравший с ним несколько королей, нашел наконец нужным выйти в залу и, махнув музыкантам, чтобы они перестали играть, пригласил гостей к давно уже накрытому ужину в столовой, гостиной и кабинете.
Дама обиделась, тем более,
что у нее вряд ли не было
такого намерения, в котором он ее заподозрил.
В настоящее утро он, несмотря на то,
что лег очень поздно, поступил точно
так же и часов в девять утра сидел совсем одетый у письменного стола своего.
Марфин
так расписался,
что, вероятно, скоро бы кончил и все письмо; но к нему в нумер вошел Ченцов. Егор Егорыч едва успел повернуть почтовый лист вверх ненаписанной стороной. Лицо Ченцова имело насмешливое выражение. Вначале, впрочем, он довольно ласково поздоровался с дядей и сел.
— И правда ли,
что вы ей
так молитесь: «Матушка!.. Матушка!.. Богородица!.. Богородица!..» — подтрунивал Ченцов.
Марфин был
так неосторожен,
что согласился.
Ченцов явился совершенно убитый и растерянный,
так что Егор Егорыч прослезился, увидав его, и сейчас же поспешил заставить себя простить все несчастному, хотя, конечно, прежней любви и доверия не возвратил ему.
— Это несомненно,
что великий маг и волшебник Калиостро масон был, — продолжал между тем настоящую беседу Ченцов, — нам это сказывал наш полковой командир, бывший прежде тоже ярым масоном; и он говорил,
что Калиостро принадлежал к секте иллюминатов [Иллюминаты — последователи религиозно-мистического учения Адама Вейсгаупта (1748—1830), основавшего тайное общество в 1776 г.]. Есть
такая секта?
— А когда бы ты хоть раз искренно произвел в себе это обновление, которое тебе теперь, как я вижу, кажется
таким смешным,
так, может быть, и не пожелал бы учиться добывать золото, ибо понял бы,
что для человека существуют другие сокровища.
Всю эту тираду Егор Егорыч произнес, поматывая головой и с
такою, видимо, верою в правду им говоримого,
что это смутило даже несколько Ченцова.
— Вам, дядя, хорошо
так рассуждать! У вас нет никаких желаний и денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю о том говоришь,
чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и
так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
—
Так ты бы давно это сказал, — забормотал, по обыкновению, Марфин, — с того бы и начал,
чем городить околесную; на, возьми! — закончил он и, вытащив из бокового кармана своего толстую пачку ассигнаций, швырнул ее Ченцову.
Придумав и отменив множество способов к исцелению во тьме ходящего родственника, Егор Егорыч пришел наконец к заключению,
что веревки его разума коротки для
такого дела, и
что это надобно возложить на бесконечное милосердие провидения, еже вся содевает и еже вся весть.
Он уверял,
что Марфин потому
так и любит бывать у Рыжовых,
что ему у них все напоминает первобытный хаос, когда земля была еще неустроена, и когда только
что сотворенные люди были совершенно чисты, хоть уже и обнаруживали некоторое поползновение к грешку.
Благодаря
такой свободе нравов некоторые из горничных, более неосторожные, делались в известном положении,
что всегда причиняло большое беспокойство старой адмиральше.
—
Что за вздор
такой: не можете!.. Я вас непременно приучу, — стоял на своем Ченцов.
Весьма естественно,
что, при
таком воззрении Людмилы, Ченцов, ловкий, отважный, бывший гусарский офицер, превосходный верховой ездок на самых рьяных и злых лошадях, почти вполне подошел к ее идеалу; а за этими качествами, какой он собственно был человек, Людмила нисколько не думала; да если бы и думать стала,
так не много бы поняла.
—
Что такое может писать к вам мой дядюшка? — спросил он с некоторым нетерпением.
— Прелесть!.. Прелесть
что такое!.. Но к
чему однако все это сводится?.. Ба!.. Вот
что!.. Поздравляю, поздравляю вас!.. — говорил он, делая Людмиле ручкой.
— Выражение
такого рода,
что ему дана, по воле провидения, страсть Аббадоны!..
— Господи,
что же это
такое? — произнес он. — Разве
такие ангелы, как ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах?
Что ты
такое говоришь, Людмила?!
Ченцов начал сжимать ее в своих объятиях, целовать в голову, в шею: чувственный и любострастный зверь в нем проснулся окончательно,
так что Людмила с большим усилием успела наконец вырваться из его объятий и убежала из своей комнаты.
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках; он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к окну, из которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло
таким образом около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно,
что это прибыл Антип Ильич; но он еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои намерзшие бакенбарды и сморкался. Егора Егорыча даже подергивало от нетерпения. Наконец камердинер предстал перед ним.
— Ответ-с
такой… — И Антип Ильич несколько затруднялся, как ему, с его обычною точностью, передать ответ, который он не совсем понял. — Барышня мне сами сказали,
что они извиняются, а
что маменьки ихней дома нет.
Антип Ильич решительно недоумевал, почему барин
так разгневался и отчего тут бог знает
что могут подумать. Егор Егорыч с своей стороны также не знал,
что ему предпринять. К счастию, вошел кучер.
Сенатор в это время, по случаю беспрерывных к нему визитов и представлений, сидел в кабинете за рабочим столом, раздушенный и напомаженный, в форменном с камергерскими пуговицами фраке и в звезде. Ему делал доклад его оглоданный правитель дел, стоя на ногах,
что, впрочем, всегда несколько стесняло сенатора, вежливого до нежности с подчиненными,
так что он каждый раз просил Звездкина садиться, но тот, в силу, вероятно, своих лакейских наклонностей, отнекивался под разными предлогами.
— Не всегда, не говорите этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец,
что во всех этих рассказах, как во всякой сплетне, есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами вы говорите,
такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку,
так же отвечает, как и берущий.
— Не сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно,
что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том,
что такая-то часто бывает у таких-то, а эти,
такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.