Неточные совпадения
— Нет
того, знаешь, —
продолжал Тюменев несколько сладким голосом, — нет этого доброго, кроткого и почти ангельского выражения, которого, например, так много было у твоей покойной Наталии Сергеевны.
— Да, —
продолжал Бегушев, все более и более разгорячаясь, — я эту песню начал петь после Лондонской еще выставки, когда все чудеса искусств и изобретений свезли и стали их показывать за шиллинг… Я тут же сказал: «Умерли и поэзия, и мысль, и искусство»… Ищите всего этого теперь на кладбищах, а живые люди будут только торговать
тем, что наследовали от предков.
— Смеяться, конечно, можно всему, —
продолжал он, — но я приведу тебе примеры: в
той же Англии существуют уже смешанные суды, на которых разрешаются все споры между работниками и хозяевами, и я убежден, что с течением времени они совершенно мирным путем столкуются и сторгуются между собой.
— И действительно ли причина
тому та, —
продолжал Тюменев, — что по разным железным дорогам вырубают очень много лесов?
— А тариф останется все
тот же? —
продолжал Бегушев.
— Кричит, знаете, этой госпоже своей, —
продолжал Грохов, — «Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться…»
Та прибежала, кричит тоже: «Это невозможно!.. Нельзя…» — «Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно,
тем более, что она ничем не обеспечена!» — «Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил».
— Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, — возразил он, едва приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. — Госпожа эта, напротив… когда он написал потом ко мне… О
те, черт поганый, уняться не может! — воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему снова бить его кашлю. — И когда я передал ему вашу записку… что вы там желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч… Ну
те, дьявол, как мучит!.. — заключил Грохов,
продолжая кашлять.
— Его попрошу!.. —
продолжала Домна Осиповна
тем же размышляющим голосом. — Но самые акции верны ли?
— Да, если это так,
то конечно!.. — согласилась с ним Домна Осиповна, но дочь — нет и
продолжала отрицательно качать своею головкою.
— Где ж на воздухе, —
продолжал кротким голосом граф, — разве «Credit mobilier» [Credit mobilier (точнее Societe generale du credit mobilier) — крупный французский акционерный банк (1852–1871), широко занимавшийся рискованными спекулятивными аферами; руководители его были связаны с императором Наполеоном III.] — не
то же самое?
— Je comprends, mon cher! [Я понимаю, дорогой мой! (франц.).] — отвечал он тоже негромко и вместе с
тем продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных тарелок переменить на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день три раза пить кофе: ни на обед, ни на ужин он не попал ни к одному из своих знакомых!
— Сейчас я читал в газетах, — начал он совершенно развязно и свободно, между
тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы занять все кресло, а не сидеть на краешке его, — читал в газетах, —
продолжал Хмурин, — что, положим, там жена убила мужа и затем сама призналась в
том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей дала за
то.
— Так надо сказать-с, —
продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы
то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят
того!
— Не позволят-с! —
продолжал Хмурин. — Потребуют —
то прежде устрой, другое, где лапу запускать удобнее; а я — согрешил, грешный, — смолоду не привык по чужой дудке плясать, так и не делаю ничего!.. Словом, стена каменная кругом всего поставлена, а кто ее разобьет?.. Разве гром небесный!
Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может быть, вследствие
того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше
продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева. Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.
— Да дайте, по крайней мере, за восемьдесят-то — восемьдесят пять, — отвечал ей
тот,
продолжая усмехаться.
Домна Осиповна между
тем все
продолжала любезничать с Хмуриным, и у них шел даже довольно задушевный разговор.
— Я, знаете… вот и она вам скажет… —
продолжал Янсутский, указывая на Мерову, — черт знает, сколько бы там ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами,
то есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и даст?.. — Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. — Я! По-моему, скупость есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.
— О, совершенно верю! —
продолжал восклицать Янсутский. — А я вот пойду позубоскалю немного над Офонькиным, — проговорил он, сочтя за лучшее перевести разговор на другой предмет, и затем, подойдя к Офонькину и садясь около него, отнесся к
тому: — Василий Иванович, когда же вы дадите нам обед?
— Как же мне не говорить, —
продолжала Домна Осиповна. — За
то, что я как-то не по вкусу твоему оделась, ты делаешь мне такие сцены и говоришь оскорбления.
Граф между
тем продолжал...
— У вас, известно, я во всем виноват; вот теперь горничная ихняя, —
продолжал он, заметно возвышая голос и показывая на Домну Осиповну, — сидит у нас в кухне и просится сюда, я и в
том виноват?
— Главное, — снова
продолжала она, — что я мужу всем обязана: он взял меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его пяти миллионов наследства,
тем более, что у него своего теперь ничего нет, кроме как на руках женщина, которую он любит… Будь я мужчина, я бы возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась к человеку, когда-то близкому к ней.
— Неужели вы думаете, —
продолжал Бегушев все более и более раздражительным тоном, — что медицина на крупицу может увеличить
ту жизненную силу, которая дана мне при моем зарождении?
— О нет, не верю, —
продолжала Домна Осиповна в
том же шутливом тоне; а потом, когда она ехала от Бегушева в его карете домой,
то опять довольно странная мысль промелькнула в ее голове: «Что, неужели же Бегушев, если он будет делать духовную,
то обойдет ее и не завещает ей хоть этой, например, кареты с лошадьми!» Но мысль эту Домна Осиповна постаралась отогнать от себя.
— Решительно ничего. На практике устал! — поспешил он ей ответить и потом, как бы не утерпев, вслед же за
тем продолжал: — Москва — это удивительная сплетница: поутру я навещал одного моего больного биржевика, который с ужасом мне рассказал, что на бирже распространилась паника, может быть, совершенно ложная, а он между
тем на волос от удара… Вот и лечи этих биржевиков!..
— А эта женская головка, —
продолжал, не унывая, Тюменев и показывая на другую картину, — сколько в ней неги, грации… Как, вероятно, был счастлив
тот, кто имел право целовать эту головку.
— Но тут интереснее всего
то, —
продолжала Домна Осиповна, — граф Хвостиков мне по секрету сказал, что Лизе теперь очень покровительствует Тюменев.
— Я только теперь не знаю, —
продолжала она, как бы опять спрашивая его совета, — писать ли моему безалаберному супругу о проделках его Глаши… (Слово безалаберный Домна Осиповна с умыслом присоединила к имени мужа, чтобы доставить
тем удовольствие Бегушеву.)
— А вышло, cher cousin [дорогой кузен (франц.).], нехорошо!.. —
продолжал генерал грустным голосом. — Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после
того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из
той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы
то ни было представление от моего ведомства, — Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух…
— Тут, главное,
то досадно, —
продолжал Тюменев, — что у этого кухонного генерала половина чиновников хуже графа, а он еще ломается, благородничает!.. Впрочем, будем говорить о чем-нибудь более приятном… Скажи, madame Мерову ты хорошо знаешь? — заключил он.
Бегушев расхохотался: последняя мысль графа ему очень понравилась.
Тот это подметил и
продолжал...
—
Те!.. — повторил Бегушев, и хоть в это время генерал уж толкал его ногой, умоляя не сердить больше Татьяны Васильевны, он, однако,
продолжал: — Насчет этого существуют довольно меткие афоризмы.
— Если ты так добр, —
продолжала она далее, — что приглашаешь меня жить у тебя,
то я буду с тобой совершенно откровенна: я приехала сюда, чтобы попугать некоторых господ и госпож!
Ему ужасно было досадно, что художник, стоя перед ним, совершенно закрывал ему своею косматою головой Домну Осиповну; но
тот, разумеется, этого не понимал и
продолжал ласково смотреть на Бегушева.
— Но я именно о
том бы и просил Аделаиду Ивановну, чтобы она мне отсрочила, —
продолжал князь, окончательно смутившись. — Если угодно, я перепишу ей вексель?
— Здравствуйте! — пробасил
тот, протягивая Бегушеву руку. — Вот вы желали помогать бедным, —
продолжал священник
тем же басовым и монотонным голосом, — вчера я ходил причащать одну даму… вероятно, благородного происхождения, и живет она — умирающая, без всякой помощи и средств — у поганой некрещеной жидовки!
— То-то до сих пор, а теперь перестали: у вас дочь умирает, а вы где-то в кабаке пьянствуете, —
продолжал Бегушев.
— Это что у вас за украшение? —
продолжал между
тем Бегушев, заметивший у графа синяк под глазом.
— Прощайте, мне сейчас мушку будут ставить! —
продолжала Мерова заметно ослабнувшим голосом и вместе с
тем улыбаясь.
— Это вас папа все подговаривает: ему всегда куда-нибудь — только да из дому уехать! —
продолжала с
тем же недовольством Мерова.
— Я не похожа на нынешних писателей, —
продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, — они любят описывать только
то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь…
Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе начал кашлять, чихать и в заключение до
того докашлялся, что заставил дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.
— Бегушев! —
продолжала Домна Осиповна. — Я приехала вас просить о
том же, о чем просила вас, может быть, и Мерова: спасите меня от голодной смерти!
— Долгов, —
продолжал с глубокомысленным видом граф, — как сам про себя говорит, — человек народа, демократ, чувствующий веяние минуты… (Долгов действительно это неоднократно говорил Хвостикову, поэтому
тот и запомнил его слова буквально.) А Бегушев, например, при всем его уме, совершенно не имеет этого чутья, — заключил граф.
— Наталья Сергеевна на что уж была добрая, —
продолжал он с искаженным от злости лицом, — и
та мне приказывала, чтобы я не пускал всех этих шляющих, болтающих: «Моли бога об нас!..» Христарадник народ, как и у нас вон!.. — заключил Прокофий и при этом почти прямо указал глазами на Дормидоныча.