Неточные совпадения
Конечно, читатель из одного того, что герой мой, наделенный по воле судеб таким прекрасным вкусом, проживал в нумерах Татьяны Ивановны, — из одного этого
может уже заключить, что обстоятельства Хозарова
были не совсем хороши; я же, с своей стороны, скажу, что обстоятельства его
были никуда
не годны.
— Вот прекрасно! Да разве у вас
может быть от меня тайна?
Не пойду же, когда вы так поступаете.
—
Может быть; но слушайте: «Она меня так поразила, что я сбился с такта, танцуя с нею вальс, и, совершенно растерявшись, позвал ее на кадриль. Ах, как она прекрасно танцует, с какою легкостью, с какою грациею… Я заговорил с нею по-французски; она знает этот язык в совершенстве. Я целую ночь
не спал и все мечтал о ней. Дня через три я ее видел у С… и опять танцевал с нею. Она сказала, что со мною очень ловко вальсировать. Что значат эти слова? Что хотела она этим сказать?..» Ну, довольно.
— Ну, думала, — продолжала Катерина Архиповна: — приехала в Москву, наняла почище квартиру, думала, дело делом, а
может быть, бог приведет и дочерей устроить. Вот тебе теперь и чистота. Одними окурками насорит все комнаты. Вот в зале здесь с своим прекрасным гардеробом расположится, — принимай посторонних людей. Подумали ли вы хоть о гардеробе-то своем? Ведь здесь столица, а
не деревня; в засаленном фраке — на вас все пальцем
будут показывать.
Для большего уяснения характера этого человека, я должен сказать, что Ступицын вовсе
не мог быть отнесен к тем неприличным лгунам, которые несут бог знает какую чушь, ни с чем несообразную.
Судьба, или, лучше сказать, Катерина Архиповна, держала его, как говорится, в ежовых рукавицах; очень любя рассеяние, он жил постоянно в деревне и то без всяких комфортов, то
есть: ему никогда
не давали водки
выпить, что он очень любил, на том основании, что будто бы водка ему ужасно вредна;
не всегда его снабжали табаком, до которого он
был тоже страстный охотник; продовольствовали более на молочном столе, тогда как он молока терпеть
не мог, и, наконец, заставляли щеголять почти в единственном фраке, сшитом по крайней мере лет шестнадцать тому назад.
Обе эти девицы
были влюблены по нескольку раз, хотя и
не совсем с успехом; маменьки они боялись, слушались ее и уважали; вследствие того и в отношении папеньки разделяли вполне ее мнение, то
есть считали его совершенно за нуль и только иногда относились к нему с жалобами на младшую, Машет, которую обе они терпеть
не могли, потому что она
была идолом маменьки, потому что ей шили лучшие платья и у ней
было уже до пятка женихов, тогда как им
не досталось еще ни одного.
— Нет, то
есть меня очень просили в предводители, да
не мог — отказался.
— Я сам
не знаю, что делать и вам и мне, — отвечал тот, — но я вам опять повторю: я богат,
не совсем глуп, дочь ваша мне нравится, а потому,
может быть, и сумею сделать ее счастливою.
Две старшие девицы Ступицыны
были ангажированы офицерами; следовательно, от них
не могла ему угрожать опасность.
Увидев Хозарова, он, видимо, замышлял подойти к нему, но, к счастью сего последнего, Ступицын
был со всех сторон заставлен стульями, а потому
не мог тронуться с места и ограничился только тем, что
не спускал с Хозарова глаз и улыбался ему.
Может быть, его и здесь
не приняли бы, но он вошел вдруг и застал хозяина за туалетом.
— Что мне делать, как мне
быть? — рассуждал он как бы сам с собою. — К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще
не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь — все больно. Жаль мне Пашет и Анет, — а они предобрые, да что делать — родная мать! Вы извините меня:
может быть, я вас обеспокоил.
—
Не могу идти домой,
не могу видеть неравенства, — и в ком же? В родной матери, которая носила всех в утробе своей девять месяцев… — Здесь Ступицын немного остановился. — Сергей Петрович, милый вы человек! — продолжал он. — Я обожаю вас, то
есть, кажется, готов за вас умереть. Позвольте мне вас поцеловать!
— Сделайте одолжение, — сказал Хозаров, в душе обрадованный такому намерению Ступицына, потому что тот, придя в таком виде домой,
может в оправдание свое рассказать, что
был у него, и таким образом поселить в семействе своем
не весьма выгодное о нем мнение. Он предложил гостю лечь на постель; тот сейчас же воспользовался предложением и скоро захрапел.
—
Не может быть, ой,
не может быть. Да за кого, Сергей Петрович?
Не за кого
быть помолвленной.
— Это скверно, — произнес Хозаров. — Впрочем, у них в этот день ничего
не могло быть решительного, потому что я в этот же вечер объяснился ей в любви и получил признание.
— Ну, вот видите, стало
быть, пустяки:
может быть, мне только так показалось; она
не ветреница какая-нибудь: этого про нее, кажется, никто
не окажет, но только все-таки, Сергей Петрович, скажу вам: напрасно теряете время, пропустите вы эту красотку.
— Жалко, что у меня в комнате эта свинья спит. Разве идти в кофейную Печкина и оттуда послать с человеком? Там у меня
есть приятель-мальчик, чудный малый! Славно так одет и собой прехорошенький. Велю назваться моим крепостным камердинером. Оно
будет очень кстати, даже
может произвести выгодный эффект: явится, знаете, франтоватый камердинер;
может быть, станут его расспрашивать, а он уж себя
не ударит в грязь лицом: мастерски говорит.
— Мне совершенно невозможно. Я бы, конечно, душой рада, да
не принято. После, пожалуй, схожу, хоть сегодня вечерком, и поразузнаю, как между ними это принято;
может быть, и сами скажут что-нибудь.
— Вам грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное желание, чтобы Мари
была вашей женой.
Может быть, нет дня, в который бы я
не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы сделаете ее счастливой. Но что мне делать? Она еще так молода, что боится одной мысли
быть чьей-либо женой.
«Милостивый государь, Сергей Петрович! За ваше предложение я, из вежливости, благодарю вас и вместе с тем имею пояснить вам, что я
не могу изъявить на него моего согласия, так как вполне убеждена в несправедливости ваших слов о данном будто бы вам моей дочерью слове и считаю их за клевету с вашей стороны, во избежание которой прошу вас прекратить ваши посещения в мой дом, которые уже, конечно,
не могут быть приятны ни вам, ни моему семейству».
—
Может быть, но сегодня я узнал, что ее хотят выдать замуж, и знаете, за кого? За Рожнова, которого она терпеть
не может, который скорее походит на быка, нежели на человека, и все оттого, что у него до тысячи душ.
— Нет,
не кончено и
не может быть кончено, — возразила Татьяна Ивановна. — Марья Антоновна
будет ваша, если захотите.
— Вы, я думаю, Катерина Архиповна, знаете или по крайней мере догадываетесь о причине болезни Мари.
Может быть, еще и
не то
будет, — проговорила она.
— Мне очень странно, Варвара Александровна, — сказала мать, — слышать от вас такое, даже обидное для девушки, заключение, тем более, что Мари еще ребенок, который даже,
может быть, и
не понимает этого.
— Я говорю, что чувствую: выслушайте меня и взгляните на предмет, как он
есть. Я знаю: вы любите вашу Мари, вы обожаете ее, —
не так ли? Но как же вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова
не говорю — все пойдет прекрасно; но если, чего
не дай бог слышать, с вами что-нибудь случится, — что тогда
будет с этими бедными сиротами и особенно с бедною Мари, которая еще в таких летах, что даже
не может правильно управлять своими поступками?
— Для любви
не может быть препятствия,
не может быть препон; ну, скажите мне, в чем вы видите препятствие?
Герой мой
не нашел, что отвечать на этот вопрос. Говоря о препятствии, он имел в виду весьма существенное препятствие, а именно: решительное отсутствие в кармане презренного металла, столь необходимого для всех романических предприятий; но,
не желая покуда открыть этого Варваре Александровне, свернул на какое-то раскаяние, которого, как и сам он
был убежден,
не могла бы чувствовать ни одна в мире женщина, удостоившаяся счастья сделаться его женою.
— Конечно, но, знаете, он, как я
мог заметить, должен
быть ужасный провинциал: пожалуй, потребует залога, а где его вдруг возьмем? У меня
есть и чистое имение, да в неделю его
не заложишь.
Она прямо ему сказала, что он никогда
не был матерью и потому
не может понимать ее горя и что если он и любит Мари, то любит ее как мужчина…
— Ты выслушай меня, друг мой, но только
не плачь, — это я говорю
не серьезно, а так, — он совершенно неизвестный человек;
может быть, он какой-нибудь развратный… мот…
может быть, даже тебя обманывает?
Катерина Архиповна больше
не возражала: она догадалась, что Рожнов
не мог быть беспристрастным исполнителем ее поручения, и потому тотчас же отправилась домой.
— Без счетов, почтеннейшая! — воскликнул Хозаров. — Сегодня для меня такой веселый и торжественный день, что я решительно
не могу вести никакого рода счетов.
Будем жить и веселиться, ненадолго жизнь дана! — произнес он и, вскочив, схватил Татьяну Ивановну и начал с нею вальсировать по комнатам.
Подобные вещи всегда делаются в присутствии благородных людей; а во-вторых, если
будет оттуда, для спроса обо мне, какой-нибудь подсыл, то теперь они на меня
могут бог знает что наболтать; но, побывав на пирушке, другое дело; тут они увидят, что я живу
не по-ихнему, и невольно, знаете, по чувству этакого уважения и даже благодарности отзовутся в пользу мою.
— Непременно; как же
могу я его
не позвать? Это
было бы, кажется, низко и неблагородно с моей стороны.
Две неопределенные личности тоже
не обратили должного внимания на приглашение, по крайней мере в первую минуту его получения. Это,
может быть, произошло вследствие того, что черноволосый, остававшийся прежде почти в постоянном выигрыше, на этот раз за ремизился, а потому очень разгорячился. Белокурый, в надежде выиграть, тоже разгорячился.
Ему
было грустно, что у него такая дрянная квартира, а потому он
не может дать вечера своим знакомым дамам, как делывал это несколько раз в полку.
— Антон Федотыч! — начал с чувством Хозаров. — Я
не могу теперь вам выразить, как я счастлив и как одолжен вами; а
могу только просить вас
выпить у меня шампанского. Сегодня я этим господам делаю вечерок; хочется их немного потешить: нельзя!.. Люди очень добрые, но бедные… Живут без всякого почти развлечения… наша почти обязанность — людей с состоянием — доставлять удовольствия этим беднякам.
— Катерина Архиповна! — отвечал Хозаров, прижав руку к сердцу. —
Есть чувства, которых человек
не в состоянии выразить словами. Мне
не выразить моих чувств словами, я
могу только сознавать их в сердце.
— Зачем же смешивать себя с толпою? Почему же
не быть исключением? Я, Катерина Архиповна,
не мальчик; я много жил и много размышлял. Я видел уже свет и людей и убедился, что человек
может быть счастлив только в семейной жизни… Да и неужели же вы думаете, что кто бы это ни
был, женясь на Марье Антоновне,
может разлюбить это дивное существо: для этого надо
быть не человеком, а каким-то зверем бесчувственным.
— Вот ваше дело обделалось, слава богу, хорошо, — сказала Татьяна Ивановна грустным голосом, — а я все-таки осталась обижена; меня,
может быть,
не будут и в дом к себе пускать.
—
Будет, милочка! Мне еще надобно с тобой поговорить о серьезном предмете. Послушай, друг мой! — начал Хозаров с мрачным выражением лица. — Катерина Архиповна очень дурно себя ведет в отношении меня: за всю мою вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне беспрестанно колкости; да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения: мы муж и жена; между нами никто
не может быть судьею.
— О, черт возьми! Опять это
не ее дело! Состояние твое — и кончено… Что же, мы так целый век и
будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас
будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты,
может быть, этого
не понимаешь, а это
будет не жизнь, а какая-то адская мука.
— Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз
не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня,
может быть, в тюрьму посадят.
Чувства жалости даже
не имеют и,
может быть, за ничтожные семьсот рублей заставят идти в тюрьму.
— Лжет, мой друг! Бесстыдно лжет; у него,
может быть, долгу и
не семьсот рублей; но и за то
не посадят его в тюрьму, а деньги просто ему нужны на мотовство.
— Ну, что же, приятелю?
Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему самому нужны деньги: в клуб да по кофейням
не на что ездить, ну и давай ему денег:
может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние проматывать.
— Что ж мне, друг мой, делать,
не ломать же дверь? Он,
может быть, еще и
не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.
— Отдавай ему, мой друг, хоть все; он еще и
не то
будет делать;
будет,
может быть, тебя учить и из дому меня выгнать.