Желудки казенных студентов, кажется, первые изъявили на эту мысль свое полное согласие и подстрекнули своих владельцев объявить, наконец, протестацию эконому, начавшему их кормить
только что не осиновыми дровами, поджаренными на воде. Ферапонтов сначала было не принимал никакого участия в этом; но в решительную минуту, когда за одним из обедов начался заранее условленный шум и когда эконом начал было кричать: «Не будет вам другой говядины. Едите и такую… Вот она, тут, на столе стоит… Что вы с ней сделаете?»
— А на-те вот, посмотрите… полюбуйтесь, — отвечал тот и вынул из портфеля журналы Приказа, разорванные на несколько клочков. — Ей-богу, служить с ним невозможно! — продолжал старик,
только что не плача. — Прямо говорит: «Мошенники вы, взяточники!.. Кто, говорит, какой мерзавец писал доклад?» — «Помилуйте, говорю, писал сам бухгалтер». — «На гауптвахту, говорит, его; уморю его там». На гауптвахту велел вам идти на три дня. Ступайте.
Неточные совпадения
Он вообще с канцелярией никогда
не вступал ни в какого рода посторонние разговоры и был строг: в особенности почти
что гонению с его стороны подвергались молодые, недоучившиеся дворяне, поступившие на службу так
только, чтобы вилять от нее хвостом.
— Кабы старались, так бы
не то и было, — возражал ему снова бухгалтер. — Мать-то, этта, приезжала и почесть
что в ногах валялась и плакала: последнюю после отца шубенку в три листика проиграли!.. Еще дворянин! Точно зараза какая…
только других портите и развращаете.
В какой вицмундирчик: сшитый
не только что из толстого, но даже разноцветного сукна, так
что туловище у него приходилось темносинее, а рукава голубые.
Как теперь помню я его неуклюже-добродушную фигуру, когда он становился у кафедры наблюдать за нашим поведением, повторяя изредка: «Пожалуйста, перестаньте, право, придут!» В черновую книгу он никогда никого
не записывал, и
только когда какой-нибудь шалун начинал очень уж беситься, он подходил к нему, самолично схватывал его за волосы, стягивал их так,
что у того кровью наливались глаза, и молча сажал на свое место, потом снова становился у кафедры и погружался в ему
только известные мысли.
— И
только святая обязанность, — продолжал директор, — которую мы, присягая крестом и евангелием, приняли на себя (при этих словах он указал на образ)… обязанность! — повторил он с ударением. — Исправлять вашу нравственность, а
не губить вас, заставляет нас предполагать,
что большая часть из вас были вовлечены в это преступление неумышленно, а потому хотим
только наказать зачинщиков. Извольте выдавать их.
Иосаф механически повернул и все еще хорошенько
не мог понять,
что это значит. На улицах между тем царствовала совершенная тишина. Неторопливо и в каком-то молчании прошли все до самой церкви. Перед домом священника Охоботов взялся вызвать его и действительно через несколько минут вышел со священником, который
только мотал от удивления головой.
Чтобы
не встревожить Эмилию, он объяснил ей
только то,
что просьбу он подал и деньги представил.
Не столько, кажется, скупец, сколько человек мнительный, он давно уже купил себе этот старый домишко и с тех пор поправки свои в нем ограничил
только тем,
что поставил по крайней мере до шести подпорок в своей обитаемой комнате, и то единственно из опасения, чтобы в ней
не обвалился потолок и
не придавил его.
О женитьбе, так как сама старушка никогда
не намекала на это, он
не смел, кажется, и подумать и даже обыкновенную легкую помещичью любовь
не позволил себе завести у себя дома, а устроил это в уездном городке, верст за тридцать от Гаврилкова, с величайшею таинственностью и платя огромные деньги, чтобы
только как-нибудь это
не огласилось и,
чего боже сохрани,
не дошло до maman!
Ни с кем почти из соседей
не поддерживая тесного знакомства и
только слегка еще оставляя заведенную старухою в домашней жизни роскошь, он то и дело
что хозяйничал: распространял усилением барщины хлебопашество, скупал с аукциона небольшие сиротские именья, вступал в сподручные к его деревням подряды, и все это он совершал как-то необыкновенно тихо, спокойно и даже несколько задумчиво, как будто бы он вовсе ничего и
не делал, а все это само ему плыло в руки.
Иосаф отыскал свою фуражку и пальтишко. Выйдя на крылечко, он нашел,
что Михайло стоял уже тут на своей паре и
только на этот раз далеко был
не так разговорчив, как прежде. Иосаф, несмотря на свою скромность, даже посмеялся ему...
Я почесал
только в голове и, велев закладывать лошадь, дал себе решительное слово окончательно объясниться с этим господином, потому
что не проходило почти недели, чтобы мы с ним
не сталкивались самым неприятным образом.
Что можно, наконец, написать к графу Араксину, который, если
только он хотя сколько-нибудь великодушный человек,
не станет, вероятно, искать своих денег.
Он был вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался
только что не манной небесной.
Она, с одной стороны, испугалась за мужа, который пользовался дружбой прежнего губернатора, а с этим был
только что не враг, но с другой — глубоко обрадовалась в душе, что эта длинновязая губернаторша будет, наконец, сведена с своего престола.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне
только одно слово:
что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала,
что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает,
что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Черт его знает,
что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи,
чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то…
Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков. Я с тобою, дурак,
не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)
Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет,
только воняет. Я
не хочу этого супу, дай мне другого.
Городничий. Да я так
только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того,
что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего
не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.