— Мать ты моя, Палагея Евграфовна! — начала она рапортовать. — Не узнаю я моей квартиры, не мой дом, не мои комнаты, хоть вон выходи.
Что-что у меня до этого дворянин-помещик стоял — насорил, начернил во всех углах; а у этого, у моего красавчика, красота, чистота… прелесть, прелесть мужчина!
Сами, может быть, ваше превосходительство, изволите знать: у других из их званья по два, по три за раз бывает, а у нас,
что-что при театре состоим, живем словно в монастыре: мужского духу в доме не слыхать, сколь ни много на то соискателей, но ни к кому как-то из них наша барышня желанья не имеет.