Неточные совпадения
— Опять — умрет! — повторил
с усмешкою князь. — В романах я действительно читал об этаких случаях, но в жизни, признаюсь, не встречал. Полноте, мой милый! Мы, наконец, такую дребедень начинаем
говорить, что даже совестно и скучно становится. Волишки у вас, милостивый государь, нет, характера — вот в чем дело!
—
Говорить! — повторил старик
с горькою
усмешкою. — Как нам
говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
—
Говори! — повторил опять
с горькою
усмешкою и качая головой Григорий Васильев.
Леонтий был классик и безусловно чтил все, что истекало из классических образцов или что подходило под них. Уважал Корнеля, даже чувствовал слабость к Расину, хотя и
говорил с усмешкой, что они заняли только тоги и туники, как в маскараде, для своих маркизов: но все же в них звучали древние имена дорогих ему героев и мест.
Она
говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
Неточные совпадения
— Вы
говорите, он избегал вас, — произнес он
с холодною
усмешкой, — но, вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?
Самгин нашел его
усмешку нелестной для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили в нем недоверия к студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением найти в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена французских поэтов, она
говорила — так, как будто делилась
с ним тайнами, знать которые достоин только он, Клим Самгин.
Самгин молча соглашался
с ним, находя, что хвастливому шуму тщеславной Москвы не хватает каких-то важных нот. Слишком часто и бестолково люди ревели ура, слишком суетились, и было заметно много неуместных шуточек,
усмешек. Маракуев, зорко подмечая смешное и глупое,
говорил об этом Климу
с такой радостью, как будто он сам, Маракуев, создал смешное.
У него была привычка беседовать
с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал
говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая на учителя левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой
усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал:
Томилин усмехнулся и вызвал сочувственную
усмешку Клима; для него становился все более поучительным независимый человек, который тихо и упрямо, ни
с кем не соглашаясь, умел
говорить четкие слова, хорошо ложившиеся в память.