Неточные совпадения
Лишившись жены, Петр Михайлыч не в состоянии был расстаться
с Настенькой и вырастил ее дома. Ребенком она была страшная шалунья:
целые дни бегала в саду, рылась в песке, загорала,
как только может загореть брюнеточка, прикармливала
с реки гусей и бегала даже
с мещанскими мальчиками в лошадки. Ходившая каждый день на двор к Петру Михайлычу нищая, встречая ее, всегда говорила...
Все тут дело заключалось в том, что им действительно ужасно нравились в Петербурге модные магазины, торцовая мостовая, прекрасные тротуары и газовое освещение, чего,
как известно, нет в Москве; но, кроме того, живя в ней две зимы, генеральша
с известною
целью давала несколько балов, ездила почти каждый раз
с дочерью в Собрание, причем рядила ее до невозможности; но ни туалет, ни таланты мамзель Полины не произвели ожидаемого впечатления: к ней даже никто не присватался.
Румянцев до невероятности подделывался к новому начальнику. Он бегал каждое воскресенье поздравлять его
с праздником, кланялся ему всегда в пояс, когда тот приходил в класс, и, наконец, будто бы даже,
как заметили некоторые школьники, проходил мимо смотрительской квартиры без шапки. Но все эти искания не достигали желаемой
цели: Калинович оставался
с ним сух и неприветлив.
— Ах, боже мой! Боже мой! — говорил Петр Михайлыч. —
Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он
с досадою и ушел домой, где
целый вечер сочинял к директору письмо, в котором,
как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
Частые посещения молодого смотрителя к Годневым, конечно, были замечены в городе и,
как водится, перетолкованы. Первая об этом пустила ноту приказничиха, которая совершенно переменила мнение о своем постояльце — и произошло это вследствие того, что она принялась было делать к нему каждодневные набеги,
с целью получить приличное угощение; но, к удивлению ее, Калинович не только не угощал ее, но даже не сажал и очень холодно спрашивал: «Что вам угодно?»
Князь
поцеловал у ней за это руку. Она взглянула на тюрик
с конфектами: он ей подал весь и ушел. В уме его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке, он хотел взглянуть собственными глазами и убедиться, в
какой мере это было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу, он верил и не верил этому слуху. Все это князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень было бы недурно пригласить Годневых на вечер.
Едва только предводитель успел раскланяться
с дамами,
как князь увел его в кабинет, и они вступили в интимный, дружеский между собою разговор по случаю поданной губернатору жалобы от барышни-помещицы на двух ее бунтующих толсторожих горничных девок, которые куда-то убежали от нее на
целую неделю.
«Боже мой!
Как эти люди любят меня, и между тем
какой черной неблагодарностью я должен буду заплатить им!» — мучительно думал он и решительно не имел духа,
как прежде предполагал, сказать о своем намерении ехать в Петербург и только, оставшись после обеда вдвоем
с Настенькой, обнял ее и долго, долго
целовал.
В тот самый день,
как пришел к нему капитан, он
целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами
с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая,
как у Исава, густым волосом.
Он чувствовал, что если Настенька хоть раз перед ним расплачется и разгрустится, то вся решительность его пропадет; но она не плакала:
с инстинктом любви, понимая,
как тяжело было милому человеку расстаться
с ней, она не хотела его мучить еще более и старалась быть спокойною; но только заняться уж ничем не могла и по
целым часам сидела, сложив руки и уставя глаза на один предмет.
Чисто
с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его,
как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
— Que faire! Он болен
целый год, а служба не больница и не богадельня. Je vous repete encore une fois, que je n'en puis rien faire [Что делать!.. Я повторяю вам еще раз, что ничего сделать не могу (франц.).], — заключил директор и, спокойно отвернувшись, не взглянул даже,
с каким страдальческим выражением и почти шатаясь пошла просительница.
— Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, — продолжал директор, — манит Петербург,
с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа, вам будет некогда и не на что пользоваться этим; и, наконец, если б даже в этом случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы, господа, на англичан: они иногда
целую жизнь работают в какой-нибудь отдаленной колонии
с таким же удовольствием,
как и в Лондоне; а мы не хотим каких-нибудь трех-четырех лет поскучать в провинции для видимой общей пользы!
— Это ужасно! — воскликнул он. — Из
целого Петербурга мне выпали на долю только эти два дуралея,
с которыми, если еще пробыть месяц, так и сам поглупеешь,
как бревно. Нет! — повторил он и, тотчас позвав к себе лакея, строжайшим образом приказал ему студента совсем не пускать, а немца решился больше не требовать. Тот,
с своей стороны, очень остался этим доволен и вовсе уж не являлся.
— Давно, друг мой, — сказала Настенька и,
поцеловав еще раз Калиновича, села разливать чай. — Ах,
какие гадкие чашки! — говорила она, тщательно обмывая
с чашек грязь. — И вообще, cher ami, посмотри,
как у тебя в комнате грязно и нехорошо! При мне этого не будет: я все приведу в порядок.
Калинович
поцеловал у ней при этом руку и был
как будто бы поласковей
с нею; но деньги, видно, не прибавили ему ни счастия, ни спокойствия, так что он опять не выдержал этой нравственной ломки и в одно милое,
с дождем и ветром, петербургское утро проснулся совсем шафранный:
с ним сделалась желчная горячка!
Теперь вот рекрутское присутствие открыло уже свои действия, и не угодно ли будет полюбопытствовать:
целые вороха вот тут, на столе, вы увидите просьб от казенных мужиков на разного рода злоупотребления ихнего начальства, и в то же время ничего невозможно сделать, а самому себе повредить можно; теперь вот
с неделю,
как приехал флигель-адъютант, непосредственный всего этого наблюдатель, и,
как я уже слышал, третий день совершенно поселился в доме господина управляющего и изволит там
с его супругой, что ли, заниматься музыкой.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну вот, уж
целый час дожидаемся, а все ты
с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада!
как нарочно, ни души!
как будто бы вымерло все.
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И
с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома
с оранжереями, //
С китайскими беседками // И
с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне,
какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги —
целый полк!
— Не то еще услышите, //
Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню
как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час
целый откликается… // Такие жеребцы!..
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала
с сердец и что отныне ничего другого не остается,
как благоденствовать.
С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали
целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги
с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности,
с упоением предался сочинению проповедей.
Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и
целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов,
как произносить их.