Неточные совпадения
— Что ж такое гипохондрия! Ничего! — возразила Феоктиста Саввишна. — Да вот недалеко пример — Басунов, Саши, племянницы моей,
муж, целый год
был в гипохондрии, однако прошла; теперь здоров совершенно. Что же после открылось? Его беспокоило, что имение
было в залоге; жена глядела, глядела, видит, делать нечего, заложила свою деревню, а его-то выкупила, и прошло.
— Да, вот, можно сказать, истинное-то несчастие, — начала последняя, — непритворное-то чувство! Видно, что
было тяжело перенесть эту потерю; я знаю это по себе. Ах, как это тяжело! Вот уж, можно сказать, что потеря
мужа ни с чем не может сравниться! Кто ближе его? Никто! Друг, что называется, на всю жизнь человеческую. Где дети-то Анны Петровны?
— Лиза писала, что приедет и с
мужем сюда совсем на житье; а Паша уж месяца с три как приехал из Москвы; он, слава богу, все ихные там экзамены кончил хорошо; в наверситете ведь он
был.
Лизавету Васильевну она совершенно не узнала: напрасно Павел старался ей напомнить о сестре, которая с своей стороны начала
было рассказывать о детях, о
муже: старуха ничего не понимала и только, взглядывая на Павла, улыбалась ему и как бы силилась что-то сказать; а через несколько минут пришла в беспамятство.
Она в это время точно сидела с братом у окна; но, увидев, что ее супруг перенес свое внимание от лошади к горничной, встала и пересела на диван, приглашая то же сделать и Павла, но он видел все… и тотчас же отошел от окна и взглянул на сестру: лицо ее горело, ей
было стыдно за
мужа; но оба они не сказали ни слова.
Павел молчал; ему, видимо, неприятна
была эта сцена. Лизавета Васильевна глядела на
мужа с чувством сожаления, очень похожим на презрение, но подала ему руку, которую тот звонко поцеловал.
«Милая Лиза! Что ты делаешь в деревне? Приезжай скорее: мне очень скучно. Матушка в том же положении, тетка бранится;
мужа твоего не видал, а у детей
был: они, слава богу, здоровы. Приезжай! Мне о многом надобно с тобой переговорить. Брат твой…» и проч.
Лизавете Васильевне очень неприятно
было это посещение, и она решительно сказала
мужу, что больна и не может выйти.
Сказав это, Масуров вышел из спальни. Гость и хозяин, кажется, скоро совершенно забыли о Лизавете Васильевне. Они уселись играть в бостон и проиграли до вечера. На третий день, когда снова приехал Бахтиаров, Лизавета Васильевна спросила
мужа: долго ли этот человек
будет надоедать им?
— Именно, — подхватила блондинка, — лицо гадкое, ноги кривые. Очень весело… такой
муж своими немытыми руками
будет обнимать. Фуй, гадость какая!
— Нет, необразован
быть он не может; разве только неловок, не шаркун; да ведь
муж не танцевальный учитель. Это ведь в танцмейстеры да в паяцы выбирают ловких.
Так, например, Лизавета Васильевна, не любившая очень карт, часто и даже очень часто садилась около
мужа в то время, как тот играл с своим приятелем, и в продолжение целого вечера не сходила с места; или… это
было, впрочем, один только раз… она, по обыкновению как бы совершенно не замечавшая Бахтиарова, вдруг осталась с ним вдвоем в гостиной и просидела более часа.
Муж и жена начали одеваться. Павел уже готов
был чрез четверть часа и, в ожидании одевавшейся еще Юлии, пришел в комнату матери и сел, задумавшись, около ее кровати. Послышались шаги и голос Перепетуи Петровны. Павел обмер: он предчувствовал, что без сцены не обойдется и что тетка непременно
будет протестовать против их поездки.
Юлия вечно
была занята: она то капризничала и сердилась на Павла, то хлопотала о своем туалете, то принимала гостей или собиралась на бал; и только иногда — что, может
быть, случалось не более двух или трех раз — она делалась как бы внимательнее к
мужу и заговаривала с ним ласково.
«Я знаю, где вы. Там вы, с вашим любовником, конечно, счастливее, чем
были с вашим
мужем. Участь ваша решена: я вас не стесняю более, предоставляю вам полную свободу; вы можете оставаться там сегодня, завтра и всю жизнь. Через час я пришлю к вам ваши вещи. Я не хочу вас ни укорять, ни преследовать; может
быть, я сам виноват, что осмелился искать вашей руки, и не знаю, по каким причинам, против вашего желания, получил ее».
— Вот прекрасно! Я же виновата. Ты ужасный человек; ты решительно не понимаешь меня. Как же мне
быть осторожной, когда я одним только тобою дышу, когда ты моя единственная радость? Я ненавижу моего
мужа, я голоса его слышать не могу! Что же мне делать? Научи меня, как разлюбить тебя.
«Я не могу принять вас к себе, потому что это повлечет новое зло.
Муж ваш узнал, — следовательно, наши отношения не могут долее продолжаться. Увезти вас от него — значит погубить вас навек, — это
было бы глупо и бесчестно с моей стороны. Образумьтесь и помиритесь с вашим
мужем. Если он считает себя обиженным, то я всегда готов, как благородный человек, удовлетворить его».
Будь на месте Павла другой
муж, более опытный в житейском деле, тот, без сомнения, предварительно разузнал бы все хорошенько и, убедившись, что ничего серьезного не
было, не произвел бы, конечно, никакой тревоги, а заключил бы все дело приличным наставлением, при более грубом характере — двумя — тремя тузами коварному существу.
Дня три после этого супруги не видались. Юлия не могла понять, что сделалось с
мужем. Она прежде
была уверена, что он в нее влюблен, и поэтому она может делать все, что ей угодно, и что ей достаточно ласково взглянуть на него, чтобы осчастливить на целую неделю; но что ж выходит теперь? Он осмеливается ей делать беспрестанные обиды. Откуда в нем эта дерзость? Марфа разрешила ее сомнения.
Одни говорили, что Юлия, влюбившись в Бахтиарова, ушла к нему ночью;
муж, узнав об этом, пришел
было за ней, но его выгнали, и он
был столько глуп, что не в состоянии
был ничего предпринять; что на другой день поутру Юлия возвратилась к
мужу, потому что Бахтиаров, которому она, видно, наскучила, прогнал ее, и что теперь между ними все уже кончено.
Юлии
было невыразимо весело; она забыла свои неприятности, забыла
мужа, смеялась и говорила беспрестанно.
Юлия, обрадованная тем, что гость приехал так кстати, то
есть без
мужа, встретила его очень любезно и, конечно, так же бы любезно провела с ним целый день, если бы не услышала часу в первом, что Павел воротился.
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который, по ее словам,
был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только уехать к отцу.
Катерина Михайловна, исполненная, как известно моему читателю, глубокой симпатии ко всем страданиям человеческим, пролила предварительно обильные слезы; но потом пришла в истинный восторг, услышав, что у Юлии нет денег и что она свои полторы тысячи может употребить на такое христианское дело, то
есть отдать их m-me Бешметевой для того, чтоб эта несчастная жертва могла сейчас же уехать к папеньке и никак не оставаться долее у злодея-мужа.
Как ни жаль
было добрейшей Катерине Михайловне расстаться с Юлией, но делать нечего; она сама очень хорошо понимала, какая может произойти неприятная история, если
муж приедет и вздумает взять Юлию силою.
— Все жене отдал, еще при жизни сделал ей купчую. Владимир Андреич приезжает ко мне благодарить, а я, признаться сказать, прямо выпечатала ему: как бы, говорю, там ни понимали покойника, а он
был добрый человек, дай бог Юлии Владимировне нажить
мужа лучше его, пусть теперь за Бахтиарова пойдет, да и посмотрит.