Неточные совпадения
— Вот этого-то тебе и не позволят сделать, — возразил Владимир Андреич. —
Я уж заметил, что ты всегда с дрянью танцуешь. А отчего? Оттого, что все готово! Как бы
своя ноша потянула, так бы и знала, с кем танцевать; да! — заключил он выразительно и вышел.
Перепетуя Петровна была совершенно права в
своих приговорах насчет племянника. Он был очень не говорлив, без всякого обращения и в настоящее время действительно никуда не выезжал, несмотря на то, что владел фраком отличнейшего сукна и парными санями. Но так как многие поступки человека часто обусловливаются весьма отдаленными причинами, а поэтому
я не излишним считаю сказать здесь несколько слов о детстве и юношестве моего героя.
Нанковые казакинчики, в которые его одевали, были вечно перепачканы; сапоги
свои он обыкновенно стаптывал и очень скоро изнашивал; последнего обстоятельства даже невозможно и объяснить, потому что Паша, как
я и прежде сказал, все почти сидел.
— Это что за вздор? А я-то на что?
Я знакома, все равно. Нечего, извольте-ка сбираться: вместе и поедем, отпусти
свою лошадь-то. Палашка, вели его лошади домой ехать!
—
Я догадалась, — перебила молоденькая дама и отошла по случаю начала французской кадрили. — Посмотрите, как счастлив Бахтиаров, — заметила она
своему кавалеру, очень еще молодому человеку, но с замечательно решительною наружностью.
В отношении же дам
своих они вели себя несколько различно: Бахтиаров молчал и даже иногда зевал, но зато рекой разливался Масуров: он говорил даме, что очень любит женские глаза, что взгляд женщины для него невыносим, что он знал одну жидовочку и… тут он рассказал такую историю про жидовку, что дама не знала — сердиться на него или смеяться; в промежутках разговора Масуров обращался к Бахтиарову и спрашивал его вслух, знает ли он романс: «Ах, не глядите на
меня, вы, пламенные очи», и в заключение объявил
своей даме, что он никогда не забудет этой мазурки и запечатлел ее в сердце.
— Да за что же вы меня-то мучите, за что же я-то терзаюсь? Вы, можно сказать, мои злодеи; в ком мое утешение? О чем
я всегда старалась? Чтобы было все прилично… хорошо… что же на поверку вышло? Мерзость… скверность… подлость…
Я девок
своих за это секу и ссылаю в скотную. Бог с вами, бог вас накажет за ваши собственные поступки. Съездить не хочешь! Лентяй ты, сударь, этакий тюфяк… ты решительно без всяких чувств, жалости ни к кому не имеешь!
— Ей-богу, не знаю… Позвольте,
мне от
своего слова отпираться не следует: поговорить поговорю; конечно, женихи девушке не бесчестье; только, откровенно вам скажу — не надеюсь. Главное дело — нечиновен. Кабы при должности какой-нибудь был — другое дело… Состояние-то велико ли у них?
— То-то и есть!
Я не знавши это говорила, ан вышло не то, — возразила увертливая Феоктиста Саввишна. — После, как узнала, так вышел человек-то умный; не шаркун, правда; что ж такое? Занимается
своим семейством, хозяйством, читает книги, пятьдесят душ чистого имения, а в доме-то чего нет? Одного серебра два пуда, да еще после тетки достанется душ восемьдесят. Кроме того, у Перепетуи Петровны и деньги есть;
я это наверно знаю. Чем не жених? По моему мнению, так всякую девушку может осчастливить.
—
Я, признаться сказать, — начала она не совсем твердым голосом, — нарочно сегодня к вам и приехала. В
своем семействе можно говорить откровенно — он очень
меня просил узнать, какое было бы ваше мнение насчет Юлии Владимировны?
Этот жених умный человек, по месту
своего воспитания, потому что это высшее заведение, и должен быть добрый человек, по семейству, в котором он родился, а главное — состояние: пятьдесят душ незаложенных; это значит сто душ; дом как полная чаша; это
я знаю, потому что у Василья Петровича бывал на завтраках; экипаж будет у тебя приличный; знакома ты можешь быть со всеми; будешь дамой, муж будет служить, а ты будешь веселиться; народятся дети, к этому времени тетка умрет: вот вам и на воспитание их.
— Поцелуй
меня, душа моя… нет, поцелуй три раза… в этих торжественных случаях целуются по три раза. Ты теперешним
своим поступком очень хорошо зарекомендовала себя: во-первых, ты показала, что ты девушка умная, потому что понимаешь, что тебе говорят, а во-вторых,
своим повиновением обнаружила доброе и родителям покорное сердце; а из этих данных наперед можно пророчить, что из тебя выйдет хорошая жена и что ты будешь счастлива в
своей семейной жизни.
Очень естественно, и в чем
я даже почти уверен, что она, руководствуясь
своим сердцем, согласна.
Но нет,
я решительно не в состоянии проследить все то, что Павел перемечтал о
своей невесте, о ее возвышенных чувствах, о взаимной любви, одним словом, о всех тех наслаждениях, которые представляет человеку любовь и которых, впрочем, мой герой еще хорошо не знал, но смутно предполагал.
— Он будет
мне очень полезен
своими советами.
«Прости
меня, Поль, — писала она, — что
я уехала, не сказав тебе, оставила тебя в такое время.
Я не могла поступить иначе: этого требуют от
меня мой долг и мои бедные дети. О самой себе
я расскажу тебе после, когда буду сама в состоянии говорить об этом, а теперь женись без
меня; молись, чтобы тебе бог дал счастия, о чем молюсь и
я; но ты, ты должен быть счастлив с
своею женою. Прощай».
— Дети мои! — начал Владимир Андреич
своим внушительным тоном. — Позвольте
мне в настоящем, важном для вас, случае сказать небольшую речь. — При этих словах Владимир Андреич вынул из бокового кармана небольшую тетрадку. Такое намерение Кураева, кажется, всем присутствующим показалось несколько странным, и некоторые из них значительно между собою переглянулись.
Молодой человек с прическою a la diable m'emporte [черт
меня побери (франц.).] сделал гримасу и, проговоря: «Это все глупости!», залпом выпил стакан красного вина. После ужина бальные гости все разъехались, остались одни только непосредственные участники свадьбы. Молодых проводили в спальню с известными церемониями. Видимым образом, кажется, все шло
своим порядком. Впрочем, Перепетуя Петровна никак не могла удержаться, чтобы не высказать
своего неудовольствия Владимиру Андреичу.
— Нет,
я не сумасшедшая, а сумасшедшие-то вы с муженьком! Как вы смели
мне это сказать?
Я, сударыня, дворянка… почище вас:
я не выходила в одной рубашке замуж… не командовала
своим мужем.
Я не позволю ругаться нашим семейством, которое вас облагодетельствовало, — нищая этакая! Как вы осмелились сказать
мне это? Не смей ехать! Говорят тебе, Павел, не смей ехать! Командирша какая!.. Много ли лошадей-то привели? Клячи не дали. Франтить, туда же! Слава богу, приютили под кровлю, кормят… так нет еще…
— Пусть он беспокоится о
своей мерзкой тетушке! Дайте
мне салоп — он в лакейской висит.
— Он с
своей мерзкой теткой; она говорит, что
я нищая, что они
меня хлебом кормят… Это ужасно, папа!
— Все это пустяки, — произнес он после долгого молчания. —
Я сейчас выпишу его сюда и дам ему хорошую головомойку, чтоб он дурьей породе
своей не позволял властвовать над женою.
Так проходили дни за днями. Павел, как робкий любовник, подмечал каждое слово жены, каждое движение, каждый взгляд ее и старался их перетолковать в
свою пользу. «Вот она, кажется, начинает привыкать ко
мне и любить
меня», — думал он, но тотчас же, вслед за тем, кидался невольно ему в глаза такой поступок Юлии, который очень ясно выказывал не только отсутствие любви, но даже уважения.
Здесь
я считаю себя обязанным представить читателю моему тот монолог, который произнес он сам с собою, ходя взад и вперед по
своему залу.
Затем губернский лев еще глубже начал вглядываться в
свое сердце, и нижеследующие мысли родились в его голове: «
Я просто ее люблю, как не любил ни одной еще в мире женщины.
—
Я не мог исполнить
своего слова и не видеть вас, — говорил вполголоса и с чувством Бахтиаров.
Здесь
я должен заметить, что Юлия решилась на опасную и не весьма приличную поездку с Бахтиаровым с целью досадить Лизавете Васильевне. Тот, с
своей стороны, согласился на это с удовольствием, имея в виду окончательно возбудить ревность в Масуровой.
— Да, он довез
меня в
своем экипаже, — отвечала Юлия совершенно спокойным голосом.
— Если вы изволите приказывать,
я не смею ослушаться, — оне изволят быть теперь у Бахтиарова.
Я своими глазами видела — наши пролетки у его крыльца.
Я кучеру-то говорю: «Злодей! Что ты делаешь? Куда барыню-то привез?» «Не твое, говорит, дело, старая чертовка»; даже еще выругал, разбойник. Нет, думаю
я, злодеи этакие, не дам
я господина
своего срамить, тотчас же доложу, как приедет домой!
Здесь
я должен объяснить, что милосердая Катерина Михайловна в это время дала приют в
своем обширном доме одному безместному французу-гувернеру, которого завез в эту глушь один соседний помещик за довольно дорогую плату, но через две же недели отказал ему, говоря, что m-r Мишо (имя гувернера) умеет только выезжать лошадей, но никак не учить детей.
Я не могу принять постороннего человека в
свой дом, провести два часа в неделю приятно.
— Не говорите этого, Перепетуя Петровна, не претендуйте на
меня, — перебила Феоктиста Саввишна, — вы знаете,
я думаю, мой характер, где не мое дело, а особенно в семейных неприятностях,
я никогда не вмешиваюсь; за это, можно сказать, все
меня здесь и любят, потому что болтовни-то от
меня пустой не слышат. Что
я вам могла написать? Одно только огорчение доставить; так уж извините, как вы там хотите понимайте
меня, а
мне ваше-то здоровье дорого не меньше
своего.
— Нет, — возразила Перепетуя Петровна, — этого-то бы
я уже никак не допустила, сама бы
своими руками расплескала рожу, хоть купчиха какая будь.