Неточные совпадения
Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать
мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению
моему,
было верхом благополучия человеческого.
Размышления
мои прерваны
были Савельичем, вошедшим ко мне с чашкою чая.
Я взял на себя вид равнодушный и, обратясь к Савельичу, который
был и денег, и белья, и дел
моих рачитель, [И денег, и белья, и дел
моих рачитель — цитата из стихотворения Д.
Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне
будет освободиться от его опеки, и, взглянув на него гордо, сказал: «Я твой господин, а ты
мой слуга. Деньги
мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают».
Савельич так
был поражен
моими словами, что сплеснул руками и остолбенел.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за
моим долгом. Мне
было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги
были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с
моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Проигрыш
мой, по тогдашним ценам,
был немаловажен.
Я не мог не признаться в душе, что поведение
мое в симбирском трактире
было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем.
Я приближался к месту
моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто
было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
«Молчи, дядя, — возразил
мой бродяга, —
будет дождик,
будут и грибки; а
будут грибки,
будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит. Ваше благородие! за ваше здоровье!» — При сих словах он взял стакан, перекрестился и
выпил одним духом. Потом поклонился мне и воротился на полати.
Бродяга
был чрезвычайно доволен
моим подарком.
Ну, батюшка, — сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону
мой паспорт, — все
будет сделано: ты
будешь офицером переведен в *** полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты
будешь в команде капитана Миронова, доброго и честного человека.
Строгая немецкая экономия царствовала за его столом, и я думаю, что страх видеть иногда лишнего гостя за своею холостою трапезою
был отчасти причиною поспешного удаления
моего в гарнизон.
И вот в какой стороне осужден я
был проводить
мою молодость!
Опыты
мои, для тогдашнего времени,
были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял.
Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?» Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу
быть моим секундантом.
Мысль, что, может
быть, вижу ее в последний раз, придавала ей в
моих глазах что-то трогательное.
«Милая, добрая Марья Ивановна, — сказал я ей, —
будь моею женою, согласись на
мое счастие».
Она
будет моя! она меня любит!
В нежности матушкиной я не сумневался; но, зная нрав и образ мыслей отца, я чувствовал, что любовь
моя не слишком его тронет и что он
будет на нее смотреть как на блажь молодого человека.
Вскоре я выздоровел и мог перебраться на
мою квартиру. С нетерпением ожидал я ответа на посланное письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем я еще не объяснялся; но предложение
мое не должно
было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от них свои чувства, и мы заранее
были уж уверены в их согласии.
Шагая взад и вперед по тесной
моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц
был на краю гроба: ты и мать
мою хочешь уморить».
Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло
быть удаление
мое из крепости и разрыв с комендантским семейством.
Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там, со временем, я уверен, мы умолим отца
моего; матушка
будет за нас; он меня простит…» — «Нет, Петр Андреич, — отвечала Маша, — я не выйду за тебя без благословения твоих родителей.
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал
мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я взял из рук его бумагу: это
был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова...
Это случилось несколько времени перед прибытием
моим в Белогорскую крепость. Все
было уже тихо или казалось таковым; начальство слишком легко поверило мнимому раскаянию лукавых мятежников, которые злобствовали втайне и выжидали удобного случая для возобновления беспорядков.
Василиса Егоровна сделала ему несколько замечаний касательно хозяйства, как судия, начинающий следствие вопросами посторонними, дабы сперва усыпить осторожность ответчика. Потом, помолчав несколько минут, она глубоко вздохнула и сказала, качая головою: «Господи боже
мой! Вишь какие новости! Что из этого
будет?»
Когда вспомню, что это случилось на
моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки
мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения
суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений.
Что бы со мною ни
было, верь, что последняя
моя мысль и последняя молитва
будет о тебе!» Маша рыдала, прильнув к
моей груди.
— Ну, Петр Андреич, чуть
было не стряслась беда, да, слава богу, все прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она,
моя бедняжка, очнется да застонет!..
Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с
моим вожатым
было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он
были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!
Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба
моя могла еще
быть полезна отечеству в настоящих затруднительных обстоятельствах…
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не
моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это
будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба
моя понадобится? Голова
моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и
быть, — сказал он, ударя меня по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
Видя
мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему не удалось. Я стал
было его бранить за неуместное усердие и не мог удержаться от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли
будет».
Я пошел на квартиру, мне отведенную, где Савельич уже хозяйничал, и с нетерпением стал ожидать назначенного времени. Читатель легко себе представит, что я не преминул явиться на совет, долженствовавший иметь такое влияние на судьбу
мою. В назначенный час я уже
был у генерала.
Глаза у Пугачева засверкали. «Кто из
моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. —
Будь он семи пядень во лбу, а от суда
моего не уйдет. Говори: кто виноватый?»
Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась
моя судьба и который по странному стечению обстоятельств таинственно
был со мною связан.
Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался
быть избавителем
моей любезной!
—
Мой муж! — повторила она. — Он мне не муж. Я никогда не
буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не избавят.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию
моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести
моей и христианской совести. Ты
мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни
был и что бы с тобою ни случилось, каждый день
будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Казалось, суровая душа Пугачева
была тронута. «Ин
быть по-твоему! — сказал он. — Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков
мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!»
Она чувствовала, что судьба ее соединена
была с
моею.
Но она повторила, что не иначе
будет моею женою, как с согласия
моих родителей.
Швабрин и народ, толпящийся около нас, помешали мне высказать все, чем исполнено
было мое сердце.
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково
было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Хотя я не совсем
был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг чести требовал
моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде.
Зная упрямство дядьки
моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. «Друг ты
мой, Архип Савельич! — сказал я ему. — Не откажи,
будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не
буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней».
Старик
был тронут. «Ох, батюшка ты
мой Петр Андреич! — отвечал он. — Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин
быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски
буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого».
Наконец мне можно
было ехать к
моим родителям!