Неточные совпадения
Я слыхал о тамошних метелях и
знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне
не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее.
«А бог
знает, барин, — сказал он, садясь на свое место, — воз
не воз, дерево
не дерево, а кажется, что шевелится.
Мне приснился сон, которого никогда
не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю [Соображаю — здесь: сопоставляю, согласую.] с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо, вероятно,
знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам.
Вчера
узнал я о вашем приезде; желание увидеть, наконец, человеческое лицо так овладело мною, что я
не вытерпел.
Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще
не мог добиться, чтобы все они
знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том
не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста.
В нежности матушкиной я
не сумневался; но,
зная нрав и образ мыслей отца, я чувствовал, что любовь моя
не слишком его тронет и что он будет на нее смотреть как на блажь молодого человека.
А пуще всего содержите все это в тайне, чтоб в крепости никто
не мог о том
узнать преждевременно.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» — спросил я его. «Бог
знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего
не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
Василиса Егоровна возвратилась домой,
не успев ничего выведать от попадьи, и
узнала, что во время ее отсутствия было у Ивана Кузмича совещание и что Палашка была под замком.
Василиса Егоровна увидела коварство своего мужа; но,
зная, что ничего от него
не добьется, прекратила свои вопросы и завела речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом.
Во всю ночь Василиса Егоровна
не могла заснуть и никак
не могла догадаться, что бы такое было в голове ее мужа, о чем бы ей нельзя было
знать.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты,
знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.]
не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все
знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, —
не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Ты,
знать,
не впервой уже бунтуешь, коли у тебя так гладко выстрогана башка.
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам
знаешь,
не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета
узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я увидел войско мятежников с высоты городской стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в стенах оренбургских и чуть
не плакал от досады.
Я
знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей,
не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга.
Пугачев горько усмехнулся. «Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня
не будет помилования. Буду продолжать, как начал. Как
знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ
узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего
не отвечал.
—
Не все то ври, что
знаешь.
—
Не могу
знать, ваше благородие, — отвечал вахмистр. — Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвести в острог, а ее благородие приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие!
Я бросился на крыльцо. Караульные
не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него,
узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. «Друг ты мой, Архип Савельич! — сказал я ему. —
Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться
не стану, а
не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней».
— Согласятся, верно согласятся, — отвечал я, — когда
узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем,
не так ли?
— Придется ли нам увидаться, или нет, бог один это
знает; но век
не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем сердце».
Но Пугачев
не был пойман. Он явился на сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы
узнали о разорении сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через Волгу.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня
узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда,
не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее
узнать и
не полюбить. Моя любовь уже
не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.
— Неправда, ей-богу, неправда! Я
знаю все, я все вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он
не оправдался перед судом, то разве потому только, что
не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала все, что уже известно моему читателю.
Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А!
знаю. Прощайте,
не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо».
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «
Знаю, что вы
не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова.
Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».