И при имени Малюты ребенок переставал плакать, в испуге прижимался к матери, и среди
ночного безмолвия раздавались опять лишь псалмы опричников да беспрерывный звон колокольный.
Среди жуткого
ночного безмолвия, за спиною Долинского что-то тихо треснуло и зазвучало, как лопнувшая гитарная квинта. Долинский вздрогнул и прижался к оконнице. Беспокойно и с неуверенностью оглянулся он назад: все было тихо; месяц прихотливо ложился широкими светлыми полосами на блестящий пол, и на одной половине едва означалась новая, тоненькая трещина, которой, однако, нельзя было заметить при лунном полусвете.
Среди
ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленным гулом карет, воем ветра и скрипом фонарей, уныло слышались хлёст и журчание воды, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тротуара.
Вдова давно уже спала. Слышно было, как она ровно, громко и свободно дышала открытым ртом. Было темно; только кривые подоконники слабо серебрились от лучей молодого месяца. Цирельман лежал под старым, замасленным пуховым бебехом, рядом со своей женой, и пугливо прислушивался к
ночному безмолвию. Этля спала или притворялась спящей; она лежала, повернувшись к мужу спиной, беззвучно и неподвижно, как мертвая.
Неточные совпадения
Долина тихая дремала, // В
ночной одетая туман, // Луна во мгле перебегала // Из тучи в тучу и курган // Мгновенным блеском озаряла. // Под ним в
безмолвии Руслан // Сидел с обычною тоскою // Пред усыпленною княжною. // Глубоку думу думал он, // Мечты летели за мечтами, // И неприметно веял сон // Над ним холодными крылами. // На деву смутными очами // В дремоте томной он взглянул // И, утомленною главою // Склонясь к ногам ее, заснул.
В реке бежит гремучий вал; // В горах
безмолвие ночное; // Казак усталый задремал, // Склонясь на копие стальное. // Не спи, казак: во тьме
ночной // Чеченец ходит за рекой.
Кончится беседа, — я иду к себе, на чердак, и сижу там, у открытого окна, глядя на уснувшее село и в поля, где непоколебимо властвует молчание.
Ночная мгла пронизана блеском звезд, тем более близких земле, чем дальше они от меня.
Безмолвие внушительно сжимает сердце, а мысль растекается в безграничии пространства, и я вижу тысячи деревень, так же молча прижавшихся к плоской земле, как притиснуто к ней наше село. Неподвижность, тишина.
Лесничий шел со мной рядом и что-то бормотал про себя. Я давно уже знал за ним эту его привычку разговаривать с самим собою, свойственную многим людям, живущим в
безмолвии, — рыбакам, лесничим,
ночным караульщикам, а также тем, которые перенесли долголетнее одиночное заключение, — и я перестал обращать на эту привычку внимание.