Неточные совпадения
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту,
как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот же, что вся разница в том, что один делает руладу вверх, другой же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над тем,
кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится —
какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у
кого их нет!
— Помилуйте! Скотина! На днях, это, вообразил себе, что он свинья: не ест никакого корма, кроме
как из корыта, — да и шабаш! Да ежели этаких дураков не учить, так
кого же после того и учить!
Что он очень хорошо знает,
какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но, к счастью, он еще лучше знает, что от прекращения чьего-либо бытия не только для него, но и вообще ни для
кого ни малейшей пользы последовать не должно.
— То есть,
как бы вам сказать!
Кто говорит: отнял, а
кто говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит. А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял — ну, Мосягину против его веры и нету.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю,
как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И
кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Рассказывает, где был, что у
кого купил,
как преосвященный, объезжая епархию, в К — не обедню служил,
какой у протодьякона голос и в
каких отношениях находится новый становой к исправнику и секретарю земского суда.
А все-таки скажу, в нашем деле
как кому потрафится!
— Да ведь настоящая-то цена…
кто ее знает,
какая она?!
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели
кто от нужды продает. Да и услужить хочется —
как хорошему человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от
кого же я и пользу имею,
как не от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё,
как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у
кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
Ведь сам же он, и даже не без самодовольства, говорил давеча, что по всему округу сеть разостлал? Стало быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит?
кого ловит? не таких ли же представителей принципа собственности,
как и он сам? Воля ваша, а есть тут нечто сомнительное!
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая. Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой
кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю, все промежду себя обдумываю.
Как, значит,
кому угодить и
кому что, к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
Обращение это застало меня совершенно впрасплох. Вообще я робок с дамами; в одной комнате быть с ними — могу, но разговаривать опасаюсь. Все кажется, что вот-вот онаспросит что-нибудь такое совсем неожиданное, на что я ни под
каким видом ответить не смогу. Вот «калегвард» — тот ответит; тот, напротив, при мужчине совестится, а дама никогда не застанет его врасплох. И будут онивместе разговаривать долго и без умолку, будут смеяться и —
кто знает — будут, может быть, и понимать друг друга!
Видно было, что при этом он имел в виду одну цель: так называемое"заговариванье зубов", но,
как человек умный, он и тут различал людей и знал,
кому можно"заговаривать зубы"и наголо и
кому с тонким оттенком юмора, придающего речи приятный полузагадочный характер.
— Нельзя, сударь, нрав у меня легкий, — онзнает это и пользуется. Опять же земляк, кум, детей от купели воспринимал — надо и это во внимание взять. Ведь он, батюшка, оболтус оболтусом, порядков-то здешних не знает: ни подать, ни принять — ну, и руководствуешь. По его,
как собрались гости, он на всех готов одну селедку выставить да полштоф очищенного! Ну, а я и воздерживай. Эти крюшончики да фрукты — ктообо всем подумал? Я-с! А
кому почет-то?
— Да вы спросите,
кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки,
как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга… помилуйте!
— Хитер, сударь, он — вишь их
какую ораву нагнал; ну, ей и неспособно. А впрочем,
кто ж к нему в душу влезет! может, и тут у него расчет есть!
Способности были у него богатые; никто не умел так быстро обшарить мышьи норки, так бойко клясться и распинаться, так ловко объегорить,
как он; ни у
кого не было в голове такого обилия хищнических проектов; но ни изобретательность, ни настойчивая деятельность лично ему никакой пользы не приносили:
как был он голяк, так и оставался голяком до той минуты, когда пришел его черед.
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость
какая — и боже ты мой! Потому что возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий,
кто даже отроду хмелем не занимался, и тот его будет разводить. Потому, тут дело чистое: взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
Генерал любил батюшку; он вообще охотно разговаривал от Писания и даже хвалился начитанностью своей по этой части. Сверх того, батюшка давал ему случай припоминать об архиереях, которых он знал во времена своего губернаторства, и о том,
как и
кто из них служил заутреню в светлое Христово воскресенье.
Прежде он говорил торопко, склонив голову набок и беспрерывно озираясь по сторонам,
как будто осведомляясь, не хочет ли
кто дать ему сзади треуха по затылку.
Да и
как, наконец, определить,
кто обделен,
кто не обделен?
Только тот и остался здесь, который с мужика последнюю рубашку снять рассчитывает, или тот,
кому — вот
как Григорью Александрычу — свет клином сошелся, некуда, кроме здешнего места, бежать!
— А был тут помещик… вроде
как полоумненький. Женился он на ней, ну, и выманила она у него векселей, да из дому и выгнала. Умер ли, жив ли он теперь — неизвестно, только она вдовой числится. И
кто только в этой усадьбе не отдыхал — и стар и млад! Теперь на попа сказывают…
— Ну, мы все,
кто тут был, — поскорее за шапки. А уж он
как до города добрался — этого не умею сказать!
— Прост-то прост. Представьте себе, украдется как-нибудь тайком в общую залу, да и рассказывает,
как его Бобоша обделала! И так его многие за эти рассказы полюбили, что даже потчуют.
Кто пива бутылку спросит,
кто графинчик, а
кто и шампанского. Ну, а ей это на руку: пускай, мол, болтают, лишь бы вина больше пили! Я даже подозреваю, не с ее ли ведома он и вылазки-то в общую залу делает.
Кто-то когда-то сделал что-то не совсем так,
как он имел честь почтительнейше полагать.
Идет ли речь о женском образовании — Тебеньков тут
как тут; напишет ли
кто статью о преимуществах реального образования перед классическим — прежде всего спешит прочесть ее Тебенькову; задумается ли кто-нибудь о средствах к устранению чумы рогатого скота — идет и перед Тебеньковым изливает душу свою.
Какая опасность может предстоять для общества от того, что женщины желают учиться, стремятся посещать Медико-хирургическую академию, слушать университетские курсы? Допустим даже самый невыгодный исход этого дела: что они ничемуне научатся и потратят время задаром — все-таки спрашивается:
кому от этого вред?
Кто пострадает от того, что они задаром проведут свое и без того даровое время?
Она и дома и на улице будет декламировать: «
Кто похитит или с злым умыслом повредит или истребит…» и ежели вы прервете ее вопросом:
как здоровье мамаши? — то она наскоро ответит (словно от мухи отмахнется): «благодарю вас», и затем опять задекламирует: «Если вследствие составления кем-либо подложного указа, постановления, определения, предписания или иной бумаги» и т. д.
Мой друг дрогнул. Я очень ясно прочитал на его лице, что у него уж готов был вицмундир, чтоб ехать к князю Ивану Семенычу, что опоздай я еще минуту — и
кто бы поручился за то, что могло бы произойти! Однако замешательство его было моментальное. Раскаяние мое видимо тронуло его. Он протянул мне обе руки, и мы долгое время стояли рука в руку, чувствуя по взаимным трепетным пожиманиям,
как сильно взволнованы были наши чувства.
Тем не менее сердце Марьи Петровны ни к
кому из детей так не лежало,
как к Феденьке.
— Да мне
какое дело, поверит ли
кто или нет; я мать — я и судья; имение-то, чай, мое, благоприобретенное…
— Ты… ты… ты всей смуте заводчик! Если б не доброта моя, давно бы тебя в суздаль-монастырь упечь надо! не посмотрела бы, что ты генерал, а так бы вышколила, что позабыл бы, да и другим бы заказал в семействе смутьянничать! Натко, прошу покорно, в одном городе живут, вместе почти всю дорогу ехали и не могли друг дружке открыться,
какой кто матери презент везет!
—
Как?
кто? Он? — только могла я произнести.
Право, жизнь совсем не так сложна и запутанна,
как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает больше других. Не знаю,
кто первый употребил в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он разом привел армию и флоты в блистательнейшее положение.
— Скажи, пожалуйста, на чем же ты хочешь кончить? покупатели есть? — таинственно спросила она, причем даже по сторонам огляделась,
как бы желая удостовериться, не подслушивает ли
кто.
Может быть, он и тогда, при жизни мужа, уж думал:"Мерзавец этот Савка!
какую штучку поддел! вон
как она ходит! ишь! ишь! так по струнке и семенит ножками!"И
кто же знает, может быть, он этому Савке, другу своему, даже подсыпал чего-нибудь, чтоб поскорей завладеть этою маленькою женщиной, которая так охотно пойдет за тем,
кто первый возьмет ее за ручку, и потом всю жизнь будет семенить ножками по струнке супружества!
— Но
кто же судья в этом деле?
кому принадлежит право решать,
какой организм более нравствен и
какой организм менее нравствен!
— Ну да, я их-то и называю диалектическими приемами. Потому что если б наши исходные пункты были действительно разные, то и результаты их были бы разные. Но этого нет, а следовательно, при одинаковых результатах,
какая же надобность знать, откуда
кто отправляется: с Плющихи ли в столичном городе Москве, или с Офицерской в столичном городе Петербурге?
— В том ли смысле или в другом — это
как хочешь, так и можешь понимать. А только я всегда, и
как мать и
как христианка, скажу:
кто об своих делах не радеет, тот и богу не слуга.
— Знаю я, батюшка! Десять лет сряду за убылые души плачу — очень хорошо знаю!
Кого в солдаты,
кого в ратники взяли, а
кто и сам собой помер — а я плати да плати! Россия-матушка — вот тебе государство! Не маленькая я, что ты меня этим словом тычешь! Знаю, ах,
как давно я его знаю!
—
Какой это начальник! — говорили они, — идет, бывало, начальник — земля у него под ногами дрожит, а этот идет, ногами во все стороны дрыгает, словно
кому киселя дать хочет!
Сидим мы, бывало, в клубе и трактуем,
кто остался победителем при Черной,
как вдруг в залу влетает батальонный командир и как-то необыкновенно юрко, словно его кто-нибудь с праздником поздравил, возглашает...
— Удодов — по преимуществу. Много тут конкурентов было: и голова впрашивался, и батальонный командир осведомлялся, чем пахнет, — всех Удодов оттер. Теперь он Набрюшникова так настегал, что тот так и лезет,
как бы на
кого наброситься. Только и твердит каждое утро полициймейстеру:"Критиков вы мне разыщите! критиков-с! А врагов мы, с божьею помощью, победим-с!"
— Мне, — доложил, в свою очередь, Сергей Федорыч, —
как я за границу отправлялся, губернатор говорил:"Счастливец ты, Сергей Федорыч, будешь тюрбо есть!"А я ему:"Это еще, говорю, ваше превосходительство, бабушка надвое сказала,
кто счастливее: тот ли, который тюрбо будет есть, или тот, у
кого под руками и осетринка, и стерлядка, и севрюжка — словом, все".